Предательство и измена. Войска генерала Власова в Чехии.

Потом, юноше — может быть рабочие в формах, может быть уже офицеры из окружения Власова — передали текст заявления Сталина: Русских военнопленных не существует. Русский солдат борется до тех пор, пока не умрет. Если же он избрал плен, то этим автоматически исключается из общества русского народа.[220] Может быть юноша избрал плен лишь потому, что был ранен и попал в него в без сознательном состоянии, как его на поле сражения оставило неспособное советское командование.

И, наконец, в лагере появились офицеры Власова, они говорили об освобождении России от Сталина и от большевиков. Что, — после всего этого, — в мыслях юноши сочетались с понятиями Сталина и большевизмом? У юноши, который в лагере умирал от голода только потому, что Гитлеру не удалось убедить Сталина признать Гаагскую конвенцию о правах военнопленных. Гитлеру, который вплоть до сентября 1941-го года в надежде на такое соглашение, велел регулярно посылать списки русских военнопленных советскому правительству через Международный Красный Крест.[221]

Юноша вступил в ряды РОА.

Он не хотел воевать за социализм. Он хотел бороться против Сталина. В какое, в конце концов, из многих социалистических направлений он должен был верить, когда о себе из своих же осведомительных источников он попеременно узнавал то самое худшее, то самое лучшее, зная лишь одно наверняка: информаторы из сталинской среды лгут.

А затем, находясь уже в форме армии германских рабочих, у него начали разрушаться и все иллюзии относительно борьбы против Сталина.

Наконец, обессиленный, он сидел на лужайке близ селения Лнарже в Чехии, раненый за несколько дней до этого эсесовской пулей во время боев в Праге, и уже не мог, не хотел идти дальше.

Он перешел добровольно в советский плен. А потом его расстреляли или отвезли туда, где находился отец — его младшая сестра или невеста — куда-то вблизи полярного круга.

Люди с хорошо упитанными — несмотря на все военные переживания — лицами, в форме военных прокуроров, люди, следовавшие за Красной армией, но вне досягаемости стрельбы из немецких орудий, осудили его строго, как предателя родины. Они отличались той нарочитой непредвзятостью и преданностью строгой справедливости, какой исполнены люди, выносящие решения о вердиктах смерти, но которые сами не находятся в безопасности от смерти, как о таких героях с боязливостью и порицанием писал Хемингвей.

* * *

Таким образом это была обыкновенная, человеческая трагедия. Ничего иного. Я, конечно, знаю, что когда-то давно, к этому движению, достигшему апогея грубой силы под водительством Сталина, тянулись идеалы, которым явно симпатизировала, еще задолго до этого, например, и писательница Вожена Немцова. Но что у них было общего с безымянным, дезинформированным юношей, находящимся в аду концентрационного лагеря? Возможно, что к заключению пакта с Гитлером привели Сталина вовсе не политические симпатии (да и кто теперь может с уверенностью сказать? Геббельс, как свидетельствуют его выступления, был в большом восторге от Ленина), но чисто стратегические спекуляции. Какое же они имеют отношение к юноше, который в советских журналах видел фотоснимки Молотова, пожимающего руку Риббентропа?

* * *

Что же представляет собой Власов и его офицеры? Они, наверное, знали о чистках, об убийствах больше чем юноша. Они помнили о массовой ликвидации кадет, эсеров, всевозможных «классовых врагов», которых юноша не переживал. Они помнили о десятках, сотнях хороших друзей, коллег в офицерских формах Красной армии, которые в результате бессмысленных параноических сталинских чисток закончили свою жизнь перед карательным отрядом. Они помнили об иных идеалах, социалисти- ческих, как и демократических, но не связанных с потоками крови. Одинаковая информационная изолированность и идеологическая неразбериха были и их уделом.

Может быть у них были какие-то идеалы относительно национал-социализма? Может быть они ничего не знали о еврейском Endlosung? О планах «людей высшей расы» на будущее? Или они знали, предчувствовали, но не обращали внимания на все это, руководимые прогнозами будущего более трезвыми взглядами, чем патологические грезы Розенбергов и Гиммлеров?