Предательство Риты Хейворт

Всему в жизни свое время, и приходит минута, когда я могу спросить у него все, что мне вздумается: за какую команду он болеет, кто его любимый игрок, собирается ли он учиться дальше и про его политические взгляды, возможно, в его сердце есть место для бедных, — все могу спросить, права была мама, что жизнь в моих руках, и сестра верно говорит: «не выходи замуж молодой, не выходи замуж молодой», ведь молодость бывает только раз, еще придут обязанности и ответственность, но сейчас время веселиться, время жить и расправлять крылья мечте, гнездящейся в нашем сердце, настал твой час, Эстер, ведь после оживленной беседы мы зашагаем по центральным проспектам (Млечный Путь, расчерченный на квадратики, как миллиметровка, — это центр моего города) и, словно влекомые магнитом, вскоре поднимемся по крутой лестнице, откуда уже слышны бодрящие синкопы джаз-банда, и под мягким светом ультрасовременных ламп «Адлона» увидим в атласном воздухе четкие силуэты — здесь, блистая лучшими своими нарядами, собралась славная молодежь из колледжа имени Джорджа Вашингтона, ей все по плечу, и Касальс делает ловкий ход, усаживает меня за стол рядом с Эктором, музыканты начинают ритмичный фокстрот, а вдруг Эктор захочет поменяться местами и сесть с той, другой — откуда бедной неопытной девочке знать, как должна вести себя дама в подобных обстоятельствах? но что, о Господи, что я чувствую?… неужели одного этого достаточно, чтобы рассеять мои сомнения — сорвать паутину с души?… да, теперь уже все правда, в мире исчезли гадости, ложь, зло и печаль, потому что… это ведь так просто… Эктор взял под столом мою руку и пожимает ее, и наши сердца бьются в такт фокстроту, Эстер, чего тебе еще желать? — нечего, ибо в этом мире на каждом углу расцветают розы и улыбки влюбленных, и нечего больше желать, лишь одного, да, пожалуйста, одного… чтобы часы остановились и время умерло навсегда — в следующее воскресенье.

Четверг, 11-е.

— Счастье… ты — как женщина, а значит, капризно и любишь обманывать? обещаешь и не выполняешь? Во-первых, мама не хочет меня пускать, а во-вторых, сестра раз и навсегда показала, что она такое: ничтожная мещанка, видеть ее не могу. Это горчичное пальто, которое кажется ей верхом изысканности, годится только ходить побираться, здоровенная тетка, у которой восьмилетний сын, и она собирается пойти с нами в «Адлон». Ей и невдомек, что четырнадцатилетняя девушка может пойти в город с товарищами, — ей этого не понять, потому что бедолага нигде не была дальше своего захудалого квартала. А как снимет пальто, воображает, что она неотразима в костюме, который уже линяет, сначала были эти желтые и красные пятна, потом их закрасили, но теперь видно, что ткань крашеная, от анилина она точно паленая.

Буду, как пятилетняя девочка, ходить за ручку с сестрой, чтобы не потеряться. Да лучше умереть, чем идти с ней. А зять, вот завистник, ну самый настоящий завистник, почему бы, говорит, не привести «твою пижонскую компашку» в комитет и не резануть им правду-матку… Мечтает на все воскресенье загнать молодежь в комитет, так ему и сказала, а он ответил: «Приводи этих пташек в комитет, увидишь, они с нашими ребятами не соскучатся». Пока жива буду, не прощу ему эту пошлость.

А сегодня Касальс подошел и спрашивает, дам ли я Эктору проводить себя домой, а сам прячет глаза, чтобы вроде не рассмеяться. И еще добавил: «У тебя на улице очень темно? — но ты не бойся, он ведь тебя обнимет и не даст в обиду, правда?», что ты хочешь сказать? «ничего, остальное брат сам доскажет, он тебя многому научит». Я не утерпела и сильно щипнула его за руку, а Касальс как схватит меня за косу и говорит, дергая вроде в шутку, но больно: «дурочка, уж и пошутить нельзя? мы с братом проводим тебя, а при мне ничего не случится, если только вы не попросите меня ждать на углу», а сам смеется. Я ему сказала: «это ты мечтаешь побыть наедине с Лауритой», а несносный воображала отвечает: «будь я Адемаром, я бы выбирал между Кралер и Лауритой».

Дома надо было сказать, что у нас школьный вечер, наврать, что вечер будет не в школе, а в центре. Праздник в честь того, что наш директор остается, мой добрый директор вполне достоин маленького торжества. Но я предпочла сказать правду, и чем идти в «Адлон» с сестрой, я скорее умру, пусть меня задавит машина на перекрестке, нет, пусть лучше задавит сестру, когда она поскользнется на банановой кожуре, наверняка ведь сунет в сумочку два-три банана, чтобы перекусить в метро, она может, ей бы только лопать не переставая. Это я могу сдерживать голод, терплю, если нет денег зайти в кафе, но уж я-то не ношу в сумочке кусок сыра, как она в тот день с простынями

Ну вот и кончается тетрадка, дописываю последние строки, и вместе с этой дешевой тетрадкой (на ней кое-где проступают жирные пятна) кончается и сегодняшний день, он ничем не лучше — в том смысле, что тоже запятнан.