Предательство Тристана

А теперь, когда он пересекал Театральную площадь, разглядывая свежевыкрашенный белым классический фасад Большого театра с восьмиколонным портиком, на вершине которого мчался вперед Аполлон на колеснице, запряженной четырьмя бронзовыми лошадьми, Меткалф почувствовал, что его пульс вдруг участился.

Он миновал милиционера, уличного полицейского, который бдительно окинул Меткалфа взглядом, пораженный обликом прохожего, его тяжелым темно-синим кашемировым пальто и изящно вышитыми кожаными перчатками. В конце концов, это было облачение отпрыска «Меткалф Индастриз».

Прячься на открытом месте, часто поучал его Корки. Быть голым – лучшая маскировка.

А к этой мудрости его старый друг Дерек Комптон-Джонс, когда-то услышавший эти слова, добавил: «Что касается голого, то здесь у Стивена все хорошо. Он путает одноразовый блокнот с постелью очередной подружки, куда он запрыгивает на одну ночь».[56]

Вспомнив шутку друга, Меткалф почувствовал, как на него нахлынула печаль. Все его друзья с парижской радиостанции погибли. Хорошие храбрые мужчины, убитые при исполнении своих обязанностей, но как это получилось? И почему?

В его памяти всплыла старая русская пословица – о, в прошлое пребывание в России он услышал их множество, наверно, не одну сотню, – которая гласила: «Помянешь прошлое – останешься без глаза; позабудешь прошлое – обоих лишишься».

Он не забудет прошлое. Нет, он никак не мог забыть прошлое. Здесь, в Москве, оно окружило его со всех сторон, он возвращался к нему, и прошлое, к которому он возвращался, называлось балериной по имени Светлана.

Под колоннами толпились люди, ожидавшие, когда же начнут пускать. Билета на сегодняшний спектакль – балет «Красный мак», всегда собиравший аншлаги, – у Меткалфа не было, но он знал, что существует множество способов попасть в театр.

В Москве за иностранные деньги – американский доллар, английский фунт, французский франк – можно было купить едва ли не все, и здесь без труда удастся найти москвичей, вожделеющих валюты, на которую они могли бы приобрести продукты в специальных магазинах для иностранцев. Люди так стремились к этому, что согласились бы продать даже билеты в Большой театр, пользующийся такой любовью среди москвичей. А Меткалф, находясь в Москве, всегда мог рассчитывать на это вожделение.

Люди, собравшиеся у входа в театр, были по большей части одеты заметно лучше, чем те, которые встречались ему на улицах, и в этом не было ничего удивительного. Билеты в Большой доставали только по блату, этим словом в советской России обозначалось наличие полезных знакомств. Необходимо было водить с кем-нибудь знакомство или самому быть кем-то важным, скажем, членом партии – или иностранцем. В толпе Стивен заметил много военных в форме с красными эполетами на офицерских шинелях. Эполеты относились к числу вновь появившихся вещей, подумал Меткалф. Сталин ввел их совсем недавно[57], рассчитывая таким образом поднять воинский дух в Красной Армии, понесшей большие потери во время чисток 1938 года, когда многие военные руководители были казнены по обвинению в предательстве и шпионаже в пользу нацистской Германии.

Но по-настоящему шокировало Меткалфа при взгляде на офицеров Красной Армии не их форменное обмундирование с вышитыми серебряными звездами на красных эполетах, а их волосы, коротко подстриженные в прусском стиле. Теперь они даже внешне походили на своих нацистских коллег. На груди у каждого звенели бронзовые и золотые медали, на ремнях с портупеями висели блестящие кобуры с пистолетами.

«Странно, – думал он, – Москва теперь присоединилась к нацистам. Россия подписала договор о ненападении с Германией, ее величайшим врагом. Две крупнейших в Европе военных державы сделались партнерами. Фашистское государство взялось за руки с коммунистическим государством. Русские даже обеспечивали нацистов сырьем для военной промышленности. Неужели у сил свободы оставалась хоть какая-то надежда обуздать и нацистскую Германию, и Советский Союз? Рассчитывать на это мог только безумец!»

В воздухе без труда угадывался знакомый аромат, распространявшийся от множества русских женщин в длинных вечерних платьях. Это пахли отвратительные советские духи под названием «Красный мак» – можно было подумать, что все женщины воспользовались ими специально ради сегодняшнего представления, – и были эти духи настолько ужасны, что иностранцы между собой – шепотом! – называли их «Дыханием Сталина».

Какой-то старик угадал по глазам его желание.

– Билеты? Вам нужны билеты? – громким шепотом спросил он, подойдя вплотную.

Потертая одежда этого человека была когда-то изящной и дорогой. Перчатки, из которых торчали кончики пальцев, были зашиты упаковочной бечевкой. Этот человек, несомненно, был когда-то богат, но теперь обнищал и опустился. Впрочем, его речь оставалась культурной. Он производил душераздирающее впечатление.

Меткалф кивнул.

– Только один, – сказал он.

– У меня два билета, – ответил старик. – Для вас и вашей жены, сэр.

Меткалф покачал головой.