Предчуствие беды

Но произошло что-то еще. Причем скорее всего, произошло это не во время встречи Тараки и Амина, как это считается — а во время встречи Тараки и Якуба. Сопоставив то, что донес Якуб и то, что он услышал от Тараки, Амин предпринял ход конем — в двадцать часов ноль-ноль минут того же дня Хафизулла Амин сам, не спрашивая разрешения Тараки, издал указ о снятии с должностей всей четверки — Сарвари, Маздурьяра, Гулябзоя и Ватанджара. Он имел право это сделать — как первый министр правительства. Так же он объявил о раскрытии заговора против себя самого со стороны "таракистской" четверки.

Скорее всего — не четверки, а пятерки! Пятым мог быть сам Тараки — прощение могло быть всего лишь отвлекающим маневром, а своим разговором с Якубом он выдал свои истинные намерения. Но Хафизулла Амин пока не решился превращать четверку в пятерку, по крайней мере открыто не решился…

Сделав такое, Амин приехал ночевать во дворец! Почему? Потому что опасался? Скорее всего. В такой ситуации заснуть легко, сложнее проснуться.

Текст директивы совпослу в Афганистане

Кабул

Встретьтесь с Х. Амином и Н.М. Тараки вместе, в присутствии Иванова, Павловского, Горелова, и передайте им следующее:

Советское руководство, Политбюро и лично Леонид Ильич Брежнев выражают надежду, что руководители Афганистана проявят высокое чувство ответственности перед революцией;

Во имя спасения революции вы должны сплотиться и действовать согласно и с позиций единства;

Раскол в руководстве был бы губителен для дела революции, для афганского народа. Он был бы незамедлительно использован внутренней контрреволюцией и внешними врагами Афганистана".

Об исполнении доложите.

Кабул, городок советников 12 сентября 1979 года

Поймал себя как пацан — на том, что считаю дни. На том, что думаю о том, о чем тут думать не следует — не до того здесь, совсем не до того.

Я понимал, что обманываю себя. Понимал, что ничего уже не вернешь и надо жить дальше. Но все равно — не мог. До сих пор было больно. И сколько бы ко мне не подкатывались дамочки из посольства (когда мне удавалось там побывать), скучающие в чужой стране, неделями живущие без застрявших в дальних гарнизонах мужей и от этого готовые на все — ничего не хотелось. Я убеждал себя сам, что надо соблюдать осторожность, что за аморалку вышибут в два счета и даже Горин ничего не сделает — но причина крылась в другом.

В боли, которая не отпускала меня.

А тут я считал дни. Вспоминал. Хотелось даже нарисовать портрет — по памяти. И смотреть на него — каждое утро, просыпаясь.

Двенадцатое было рабочим днем — воскресением, но здесь это был рабочий день. Поэтому, с утра на аэрофлотовскую виллу я поехать не смог. Целый день я провел в аппарате ГВС на работе, как всегда бумажной. Кое-кто заметил мою отглаженную форму и вообще опрятный внешний вид — офицеры служащие советниками опрятностью не отличались. Кто бы что ни подумал — их дело.

По пути заехал на базар, купил местное платье, роскошное, расшитое вручную. Следовало бы наверное купить цветы — но цветов здесь не продавали. Цветы в Афганистане не росли, разве что только в посольских садиках да еще кусты роз были около богатых вилл. Но через забор не полезешь же…

На сей раз Юрий Николаевич был на месте, меня он встретил с распростертыми объятьями.

— Заходи, заходи…