Предчувствие любви

Это уже не юмор. Это суровая авиационная проза. Не до учтивости, не до тонкостей в обращении, когда один покоритель воздушной стихии чуть не разгрохал самолет, а за ним на посадку заходят такие же другие. Того и гляди наскочит задний на переднего — от них всего ожидать можно.

Я и сам понимал, что нужно поскорее освобождать бетонку, но мой норовистый бомбовоз продолжал взбрыкивать по-козлиному даже после пробега. Срывая на нем закипевшую злость, я на всю катушку дал газ и с силой даванул левый тормоз. Тяжелый корабль обиженно взревел, резко крутанулся на одном колесе и, опрометью выскочив на рулежную дорожку, понесся по ней, как ужаленный.

А злиться-то мне следовало на самого себя. Пыжился: сяду — все позавидуют. Сел! В лужу сел. «Доказал»!..

За мной садился Шатохин. Ему, видимо, понравились мои «козлы», и он отколол целую серию собственных, еще более резвых. Одному аллаху известно, как уцелела его машина.

Аэродром, к счастью, был пустым, эскадрилья еще не вернулась, и никто из бывалых пилотов этих художеств не видел. Зато видел Карпущенко, и нашего самолюбия он не пощадил.

— Покажитесь, голубчики, покажитесь! — встретил он нас на стоянке. — Носы не расквасили? И шишек не набили? Как же вы это, а? Такого кордебалета я давно не видал.

Оправдываться и что-то возражать ему из-за вполне понятной скромности мне не хотелось. Молчали и остальные. Но наше молчание лишь распалило старшего лейтенанта.

— У вас что — шестеренки в мозгу позаржавели? Летчики! — гремел он. — Какой дурак вас учил? Гробовозы!

— Полегче на поворотах! — негромко, но внятно выдал вдруг Пономарев.

— Что? — дернулся Карпущенко. — Ты что сказал?

— А ты не кричи, — весь напрягшись, отрезал Валентин. — Здесь глухих нет.

— Ах вы!.. — старший лейтенант, казалось, задохнулся от возмущения. Глаза его недобро сузились, будто он смотрел в прорезь прицела. И все же совладал с собой, заговорил, как бы снисходя к заносчивым юнцам: — Ах портачи вы зеленые… Ну что с вас возьмешь! Вам сразу после училища — бац по две звездочки, вот вы и возомнили. Тоже, мол, офицеры. Только офицеры-то вы офицеры, а летчики пока никакие. Нас во время войны как летчиками делали? За полгода. А летали мы лучше, хотя сержантами были и до лейтенанта три года топали.

— Вы три года, а мы — все шесть. Даже шесть с половиной. Люди за такой срок университеты кончают.

— Ломоносовы, ешь твою корень!.. Грамотеи!.. Это откуда же вы шесть лет наскребли?

Тут уж мы все взбунтовались. И, перебивая друг друга, принялись объяснять. Подготовительная спецшкола — три года. Какая такая подготовительная? Обыкновенная. Спецшкола ВВС — или товарищ старший лейтенант не знает? Так вот, подготовиловка — три года, летное училище — тоже три. Да еще на полгода наш выпуск задержали — дали дополнительно программу боевого применения. Это что — хала-бала или как?

— «Хала-бала»… «Программа»… — зло передразнил Карпущенко. — Не знаю, какая уж там программа, а вот пороха-то вы не нюхали — это ясно. Я за ведущим как ходил? Как привязанный. А почему, спрашивается? Да потому! Знал, отстану — собьют. А вы как в строю держались? Да вас бы «мессера» как цыпленков по одному посшибали. Что?.. Молчите? То-то же. А посадка?..

Прижал он нас, загнал-таки в угол. Шмыгая носами, мы смущенно переминались с ноги на ногу. Неподалеку возле самолета работали, проводя послеполетный осмотр, капитан Коса, ефрейтор Калюжный и другие механики. Они видели, как Карпущенко нас распекает, и нам было неловко.

— Аэродром-то нам незнакомый, — хмуро буркнул Лева Шатохин. — Подходы опять же… И машины… Приноровиться надо…

— Во-во! Плохому танцору всегда что-то мешает! — Старший лейтенант взглянул на нас с полным сознанием своего превосходства. — Эх вы!.. А на фронте как было? Я не успел доложиться о прибытии, командир меня хоп — и в кабину: «Твое дело за мой хвост держаться!» Ну я и держался. Зубами держался! Не удержись — не стоять бы сейчас вот здесь. А вы… Е-мое, птенчики! Телепались весь полет, как опилки в проруби, да еще и на посадке чуть машины не угробили…

— Перекурим, товарищ старший лейтенант? — Валентин полез рукой в карман за папиросами.

— Курите, — в голосе Карпущенко послышались усталость и безразличие. Дескать, что с вами толковать! Хмурясь, он все-таки начальственным тоном предупредил: — Только подальше от самолета!..

С минуты на минуту над аэродромом должна была появиться возвращающаяся эскадрилья, и нам хотелось хоть ненадолго остаться в своем кругу. Мы вчетвером, как побитые, поплелись к ближайшему капониру.

— Видали горлодеров? — услышал я за своей спиной голос Карпущенко. — А начни с ними нянькаться — они вообще на шею сядут.

Никто из нас даже не обернулся, чтобы посмотреть, с кем он там делится своими впечатлениями. Не все ли равно!

— Где уж нам, — идя со мной, обиженно бубнил себе под нос Пономарь. — Он — пилотяга, а мы — так себе, мелкая шушера. Нам только и остается, что подобострастно взирать на него снизу вверх. Как будто я виноват, что позже родился и не успел на фронт попасть. А если на то пошло…