Предчувствие любви

В невеселом раздумье, молча шагали мы по знакомой дороге. Мысли снова и снова обращались к июню сорок первого. Тогда война тоже началась в выходной, и этого нельзя не учитывать.

Время и без того двигалось еле-еле, а тут и вовсе затормозило свой замедленный ход. Не зафитилило бы оно в обратном направлении. Время, говорят, остановить нельзя, в прошлое вернуться невозможно, да кто знает, что произойдет, если разразится ядерная катастрофа. Оружие массового поражения может превратить землю в мертвую, непригодную для жизни пустыню. А если случится такое, то не окажется ли человечество отброшенным к первобытному состоянию, на несколько тысячелетий назад?..

Нудно моросил дождь. Снег, выпавший в день нашего приезда, растаял, все вокруг стало серым и тоскливым. Мрачное, затянутое тучами небо лежало на вершинах сопок, точно потолок в низком, угрюмом бомбоубежище, и казалось, не дождевые капли, а мокрый песок струится из щелей тяжелого, закопченного наката.

Невзирая на плохую погоду, технический персонал в спешном порядке приводил крылатые корабли в полную боевую готовность. Однако тех самолетов, на которых мы летали в прошлый раз, никто даже и не расчехлял. Их отбуксировали в капониры и замаскировали. Догадываясь, что нынче нас в воздух не выпустят, мы машинально побрели к бомбардировщику старшего лейтенанта Карпущенко.

Только лучше бы нам к нему и не подходить.

— Ать твою двадцать, они опять здесь! — и полез в кабину, ворча: — Можно подумать, без них и земной шар перестанет вертеться.

В этот момент старший техник-лейтенант Рябков доложил:

— Командир, оружейники зашиваются. Надо бы подкрепление.

— Вот же тебе подкрепление! — Карпущенко кивнул в нашу сторону.

Послать бы его… Но не о личном одолжении шла речь. А Рябков был нам симпатичен с первой встречи.

В открытом бомбоотсеке возились два механика. Как принято их называть, младшие специалисты по авиавооружению. А еще проще — оружейники. К лебедке встали Пономарев и Шатохин. Мне и Зубареву было поручено подкатывать стокилограммовые фугаски.

Увесистые тупорылые чушки, именуемые в обиходе «сотками», были подвезены заранее и сложены штабелем метрах в тридцати от бомбардировщика. Каждая из них покоилась в округлом шестигранном контейнере. Подкатишь, вывалишь наземь — беги за следующей.

Подкатив последнюю, я остановился малость передохнуть. И вдруг на моих глазах произошло что-то непонятное. Одна из «соток», поднятая лебедкой к бомбодержателю, сорвалась с замка и плашмя грохнулась о бетон. Ветрянка на ее головном взрывателе осталась без предохранителя. То ли от рывка резко выдернутой при падении контровки, то ли от сотрясения она быстро вращалась, свинчиваясь с резьбы.

Я прирос к месту. Как только ветрянка отделится от корпуса, взрыватель сработает. А в баках самолета — бензин. А в бомбоотсеке — бомбы. Целый склад…

Откуда ни возьмись, мимо меня к упавшей «сотке» метнулся Карпущенко. Нагнувшись, он, как трепыхающегося птенца, поймал растопыренными пальцами вращающуюся ветрянку, остановил ее, затем, осторожно поворачивая в обратную сторону, вернул в исходное положение.

Все. Опасность была устранена. Как просто! Или, Может, никакой опасности и не существовало?

Старший лейтенант спокойно, не торопясь, разогнулся. А я не узнал его перекошенного злостью лица. Тонкие губы Карпущенко стали почти лиловыми. Кончик носа заострился и побелел, а глаза метали молнии.

— В господа бога! — надсадно прохрипел он до неузнаваемости изменившимся голосом. — Хвост ты моржовый!..

Из-за створки бомболюка удивленно выглянул Пономарев. Он, как всегда, улыбался, но как-то ненатурально, жалко. Рядом со мной оторопело застыли Рябков и Зубарев. Метрах в трех от самолета — и когда успел отползти! — ничком на грязном бетоне лежал Шатохин. Оружейники, присев возле «сотки» на корточки, заново готовили ее к подъему. В их позах было что-то виноватое, они склонились к бомбе, как бы пряча от нас глаза, но я так и не понял, кого же Карпущенко обложил.

— Кто там валяется, как трофей? — сердито продолжал он, указывая на Шатохина. — Поднимите и выкиньте к чертовой матери. Помощнички, язви вас в печенку. Свяжешься с вами — греха потом не оберешься, обормоты…

Хотелось как-то успокоить его, хотелось сказать что-то доброе, и опять я ничего не сказал. Есть же такие люди: поступками, сноровкой, безоглядной смелостью вызывают уважение к себе, а словами все портят.

И уйти мы не успели. Заварушка привлекла на стоянку майора Филатова и капитана Зайцева. Приближаясь, они с недоумением смотрели на Шатохина. Вскочив на ноги, тот смущенно отряхивал от песка свое новехонькое меховое обмундирование. У него были измазаны локти и грудь, два больших грязных пятна темнели как раз на коленях.

— Что стряслось? — встревоженно спросил комэск, окидывая нас всех быстрым внимательным взглядом.

— Чепе, товарищ майор, — шагнул навстречу ему Карпущенко. — При подвеске уронили бомбу.

— Как? Кто? — закричал Филатов.

— Оружейники напортачили!

— Так чего же базар затеяли? Вызывайте начальника группы. Инженера тоже. Это же… Это… — От возмущения комэск не находил слов.