Предчувствие любви

А «часов» в кабине реактивного бомбардировщика, действительно, не сосчитать. Круглые и продолговатые, черные и разноцветные шкалы со стрелками и рисками делений лепятся вплотную друг к другу на левом и правом пультах, на широкой приборной доске. Чтобы их удобнее было читать, они сведены по группам: пилотажно-навигационные, контроля за электрооборудованием, контроля работы двигателей, вооружения и других систем. Все это блестит никелем, лаком, фосфором, стеклом — аж в глазах рябит. А Зубарев не глядя показывал каждый циферблат в отдельности и хотя бы один раз в чем-то ошибся!

— Не сдвинул ли он повязку? — усомнился Карпущенко.

Майор Филатов потрогал, крепко ли держится лбу у Николая шарф, и засмеялся:

— Нет, тут без халтуры… Потом, уже в классе, он вызвал Зубарева к доске:

— Нарисуй кабину по памяти. Схематично.

Мы и дыхание затаили: мыслимое ли это дело — изобразить по памяти в строго определенном порядке несколько сотен сигнальных шкал, тумблеров, кнопочек, кнопок, вентилей и рычагов! А Зубарев уверенно начертил все, словно держал перед собой фотографический снимок.

— Вот так всем знать оборудование кабины! — приказал комэск.

А зубрежки и без того хватало. Что ни возьми — все нужно знать наизусть, причем заучивать не механически, а осмысленно, ведь в полете нет времени для того, чтобы неторопливо размышлять и с потугами вспоминать назначение того или иного прибора. Поэтому мы сочетали изучение кабины с тренажами: садясь на пилотское кресло, работали на земле так, словно самолет находился в воздухе. А сидеть там поначалу было, честно говоря, не очень-то приятно. Глаза то и дело сами собой обращались к ярко-красной чеке предохранителя над скобой спускового механизма катапульты. Не задеть бы, как недавно Лева!..

Раньше, чтобы покинуть боевой самолет в аварийной обстановке, надо было вылезти из кабины с парашютом и прыгнуть. Скорость реактивной машины не позволяла пользоваться этим дедовским способом спасения. Стоит в полете высунуть руку или голову — их напрочь срежет встречный поток воздуха. И конструкторы превратили пилотское кресло в своего рода артиллерийское орудие. Теперь не надо ни выбираться на крыло, ни прыгать. Нажми спуск — и тебя мгновенно вынесет в небо, после чего шелковый купол парашюта доставит прямехонько на землю.

Слушая такие вот объяснения майора Филатова, мы улыбались: все понятно, просто и удобно. А комэск вдруг сказал:

— Ну, коли понятно, проделаем практически…

И повел нас в ангар, где стояла катапульта для наземных тренировок летного состава. Вместе с нами он пригласил эскадрильского врача.

Внешне катапульта напоминала собой кабину нашего реактивного бомбардировщика, над которой метров на десять — двенадцать вверх тянулись два рельса. Нужно было сесть в сиденье, привязаться и нажать спусковую скобу. Проще говоря, самому выстрелить собой и взлететь вместе с креслом до верхнего упора торчащих над ним рельсов.

— Кто первый? — спросил Иван Петрович и посмотрел на Шатохина: — Прошу…

Побледнев, Лева попятился: — Я это… Мне сегодня нездоровится. Врач тут же проверил у него температуру и улыбнулся:

— Товарищ лейтенант, вы просто малость волнуетесь. И зря. Это же совершенно безопасно. Один миг — и все…

— Ладно, давайте по списку, — решил майор. Первым по списку должен был «стрельнуться» Зубарев. Он шагнул к катапульте с улыбкой, но мы не очень-то ему верили. Храбрится Никола! Какая уж там безопасность, если под тобой — пороховой заряд! Судя по калибру — противотанковая пушка.

А майор командовал:

— Ноги на подножки!.. Затылок к наголовнику… Мускулы напрячь… Пуск!..

Грохнул взрыв. В мгновение ока кресло вместе с Николой оказалось на самом верху высоко задранных рельсов и застыло на защелках специальных замков. Как он там, живой ли?.. Николай зашевелился, отстегивая ремни, и мы вздохнули: живой!

Когда он выбрался из кресла, врач подсчитал у него пульс и похвалил:

— Отлично, молодой человек! Завидное хладнокровие.

А майор Филатов продолжал распоряжаться:

— Очередной — к катапульте!

Это звучало успокаивающе, как в спортивном зале давно привычное: «Очередной — к снаряду!» И, конечно же, вторым идти легче. Однако я все же замешкался. Потребовалось немалое усилие, чтобы пересилить самого себя.

— Руки на поручни… Пальцы на скобу… Сгруппируйся… Пуск!

Я судорожно надавил спуск… Бах! — ударило в уши, и…

Где я? Уже на верхотуре… В самом деле, не так черт и страшен, как его малюют. Только под левым ребром — ек-ек! Врач положил пальцы на мое запястье, щелкнул секундомером и ошарашил:

— Сто двадцать… Ничего себе! А мой нормальный пульс — семьдесят шесть. Впрочем, я вскорости успокоился: сто двадцать было и у Пономарева. А сколько у Левы, врач даже не сказал. Видимо, больше. Очень уж он переживал, даже губы побелели.

Один Никола ходил именинником. Однако, по обыкновению, был сдержан, ни над кем из нас не подтрунивал. А когда я попытался его похвалить, он удивился:

— А чего же тут бояться? Катапульта — устройство спасательное. — И вдруг вздохнул: — Эх, будь нечто подобное на самолете капитана Бахчиванджи!..