Предчувствие любви

Летный день продолжался. Воздух то и дело будоражили сдвоенные и строенные голоса турбин. С юга, освежая лицо, тянул легкий весенний ветерок. Он нее с собой запахи оттаявшей земли, сырого бетона и жженой резины: кто-то из летчиков перегрел тормоза. А я дышал и не мог надышаться. Это был тот аромат таинственно-тревожной романтики, какой может быть лишь над аэродромом. Вот если б только не комары! Они неслись со всех сторон с противным звоном, точно осколки бомб.

Неподалеку возле переносного стенда столпилась группа летчиков и штурманов. На стенде был прикреплен плакат: «Курс на полигон — боевой курс!» Под плакатом — свежая листовка-«молния» с заголовком: «Лучшему бомбардиру».

Вниманием собравшихся, как всегда, уже завладел Пономарев. Возбужденно жестикулируя и сияя белозубой улыбкой, он что-то там рассказывал.

Зубарев из полета вернулся следом за мной. Похоже, он был расстроенным и недовольным и, едва выбравшись из кабины, принялся зачем-то осматривать свой самолет.

Почувствовав что-то неладное, Рябков осторожно спросил:

— Надеюсь, по работе материальной части замечаний не будет?

— Есть замечания, Петр Тимофеевич, — нахмурясь, сказал Николай. — Плохо сбалансирован руль поворота.

Рябков не поверил. Чтобы такое да на обслуживаемой им машине? Быть этого не может! После профилактического ремонта, недавно проведенного специалистами технико-эксплуатационной части, он собственноручно проверил на самолете каждый узел, каждую деталь, а рулевое управление — с особым пристрастием. Облет бомбардировщика было поручено сделать старшему лейтенанту Карпущенко. В воздух на нем он поднимался дважды и ничего не заметил подозрительного. А тут…

— Зачем спорить? — пожал плечами Николай. — Ставь педали нейтрально, и пойдем глянем.

Техник кинулся к кабине, застопорил рули и поспешил к хвосту. Отошел чуть назад, чтобы видеть весь киль, посмотрел — и не поверил на этот раз уже собственным глазам: подвижная часть вертикального оперения была чуть заметно отклонена вправо.

— М-да, — пробормотал Рябков. — Десятая доля градуса, не больше… — Повернувшись к Зубареву, удивленно спросил: — Неужели такая мелочь ощутима?

В этот момент мимо проходил капитан Коса. Заподозрив, что Зубарев опять допустил какую-то оплошность в полете и теперь спорит с техником самолета, Семен Петрович окликнул Рябкова:

— В чем дело? Снова небось на посадке машину приложил?

— Да нет, — растерянно повернулся к нему Рябков. — Теперь, кажется, я виноват. Вот видите, руль направления чуть вправо сдвинут. Очевидно, что-то с тягами…

Прищурив один глаз, Коса прицелился, даже голову склонил, выбирая такое положение, чтобы взгляд был в створе киля, и озадаченно хмыкнул:

— А ведь верно! И это он в воздухе почувствовал? Рябков кивнул.

— Ишь ты! — восхитился капитан. — Стало быть, культурно летает.

Пришлось Рябкову опять буксировать бомбардировщик в технико-эксплуатационную часть для балансировки ножного управления. Зато с тех пор старший техник-лейтенант не хотел даже слышать ничьих уверений в том, что Пономарев или кто-то там еще способнее Зубарева в летном деле.

— Вы просто ничего не понимаете, — говорил он. — Вот у Николая чутье — это да. И попомните мое слово — он еще покажет себя.

Показать, то бишь проявить себя Зубарев, может быть, и хотел бы, но это было ему пока не по силам. Летал он, так сказать, средне, получал за выполнение полетных заданий хорошие оценки — и только. До отличных не дотягивал.

Пономарев, после того как его отчитал майор Филатов, некоторое время Зубарева не задевал. Зато в отношениях с другими старался вознаградить себя с лихвой: трунил над каждым из нас по поводу и без повода. Мишенью его грубовато-шутовских нападок сегодня становился кто-то один, завтра — другой. Он, казалось, уже отступился от Николы, но ненадолго.

Своей очередной выходкой Валентин развлек нас в начале мая. Третье число как раз выпало на воскресенье, и три дня Пономарева в гостинице не было. Лева сказал, что он проводит праздник в поселке комбината, у невесты, которой якобы предложил руку и сердце. Мы не очень-то поверили, но когда Валентин возвратился, встретили его веселыми возгласами:

— Привет, жених! Когда свадьба? Зажимаешь?

— Какая свадьба! — с притворной грустью отозвался Пономарев. Сокрушенно вздохнув, он пояснил: — У меня невесту среди бела дня отбили, а вы — свадьба…

Не ожидая подвоха, мы и рты раскрыли:

— Кто? Не может быть!

— «Кто-кто», — передразнил «жених». — Разве не замечаете, что один из вас уже давно на меня косо смотрит?

Мы не знали, что и думать. Да о ком речь? А Валентин с самым серьезным видом обратился к Зубареву:

— Слушай, Коля, я на тебя зла таить не стану. Понимаю: любовь. Только зачем тайком? Почему ты скрываешь, что переписываешься с Аллочкой? Ведь все знают: я к ней неравнодушен, а ты… Эх, а еще друг называется!

Николай молчал, и мы смотрели на него с недоумением. Неужели правда? Вот ведь скрытный какой!