Предчувствие любви

В испытательных полетах методом фотоконтроля доказано, что начинающий летчик, пилотируя самолет в облаках, переносит взгляд с прибора на прибор в среднем до ста пятидесяти раз в минуту. При таком напряжении устаешь до тошноты. Как же этот тихоня решился снижаться?

Объяснить его поступок можно было лишь одним: он хотел несмотря ни на что спасти машину. И тут уж ты ему в лоб стреляй — он от своего не отступит.

В этом я его понимал и был с ним согласен. Но что будет дальше? Не опрокинулся бы он там вверх тормашками. Когда выполняешь глубокий вираж, кажется, что самолет стоит на месте, а вращается земля. Когда летишь в сплошной облачности, чудится порой и вообще черт знает что. Возникают так называемые иллюзии слепого полета. Показания приборов нормальные, а у тебя такое ощущение, будто ты переворачиваешься. Рванешь рули — и еще больше запутаешься.

Особенно тяжело, когда самолет теряет последние метры высоты при ограниченной видимости. Нестерпимо хочется хотя бы на миг, хотя бы на полмига увидеть землю. Где она — далеко, близко? Снижаться или прекращать спуск? Доворачивать на посадочный курс или держать прямую? Сейчас, сейчас, не совладав с собой, Николай оторвет взгляд от приборов, посмотрит вперед, а за остеклением кабины — беспросветная мгла. Секундное замешательство — и от удара о бетон грянет взрыв…

— Включите ночной старт! — не выдержав, почти закричал генерал.

С громким хлопком взвилась ракета, Она была красной, но в метельном мраке ее свет мерк и казался оранжевым. Вдоль бетонки ярко вспыхнули два ряда разноцветных фонарей. Может, хоть они предупредят летчика об опасной близости земли. Если, конечно, он их различит.

И тут мы заметили снижающийся бомбардировщик. Его серебристый силуэт, размытый скоростью и мглистой полутьмой, был еле различим в белесой круговерти метели. Казалось, в мутной воде опускается на дно океана большая, неповоротливая туша голубого кита, и черные шины колес — это растопыренные плавники. Приглушенно звеня задросселированными двигателями, сигарообразная громада невесомо, как по ниточке, скользила к черно-серой бетонке.

Зубарев плавно выровнял и мягко, бережно, по всем правилам летного искусства, приземлил свой крылатый дредноут. Две цепочки огней ночного старта легли перед ним весенними полевыми цветами, точно желая удесятерить радость благополучного возвращения. Шины оставили на припорошенной снегом посадочной полосе три широких узорных следа.

«Кит» весело затрепыхал хвостом: Николай, тормозя, двигал педалями ножного управления, чтобы не дать тяжелой машине пойти по скользкому бетону юзом. Лишь после того, как самолет, закончив пробег, остановился, Зубарев подал голос:

— Разрешите рулить на якорь?

— Разрешаю, — облегченно вздохнул руководитель полетов.

Где-то на середине аэродрома раздавалось натужное гудение автомобиля: тягач буксировал самолет Пономарева. Потом этот зудящий гул разом растворился в веселом звоне реактивных турбин: с посадочной полосы на рулежную дорожку двинулся бомбардировщик Зубарева.

Тонким ознобом отозвались окна. Так дребезжат стекла широких витрин в магазине большого города, когда по улице проходит спаренный трамвай. Спираль в этот момент сделалась ярко-красной и тут же, на глазах, начала быстро темнеть. Все-таки перегорела.

— Товарищ генерал! — спохватясь, вскинул руку к виску майор Филатов. — Разрешите получить замечания.

Полное, добродушное лицо Ивана Петровича уже цвело улыбкой, от глаз, затрепетав, лучиками побежали морщинки. Лишь на щеках еще хорошо заметен был густой румянец — след пережитого волнения. Держался майор уверенно и не старался скрывать своей радости. Он знал, что недавний риск его казался окружающим почти безрассудным, но что делать, в авиации нередко приходится рисковать.

— Замечания после, — сухо, словно не разделяя чувств командира эскадрильи, произнес генерал и, помолчав, распорядился: — Обоих летчиков ко мне.

Скрипнули отодвигаемые стулья, щелкнули тумблеры выключаемой аппаратуры: все вдруг ожили, зашумели, обмениваясь впечатлениями. Генерал, нетерпеливо вышагивая взад-вперед по тесной комнатушке, то ли с восхищением, то ли осуждающе повторял:

— Орлы… Ну, орлы!..

Мне давно нужно было уйти, но я, услышав эти слова, решил остаться. Неспроста Генерал Тревога назвал Пономарева и Зубарева орлами! Неспроста он приглашает их сюда. Наверняка решил лично поблагодарить за выдержку и смелость в сегодняшнем полете. А может и к награде представить…

Прислонясь плечом к массивному блоку рации, я смотрел в ту сторону, откуда должны были появиться Валентин и Николай. Видимость была ограниченной до предела. С трудом различался даже находящийся в полукилометре отсюда столб с полосатым «колдуном» — указателем направления ветра. С неба продолжала сеяться снежно-дождевая скука. И все же на стоянках продолжалась работа. Там от самолета к самолету ползали топливозаправщики, подвижная кислородная станция и тягачи с очередным комплектом бомб.