Предчувствие любви

План командирской подготовки предполагал и непрерывную самостоятельную учебу, но, как говорится, увы! Приближается день зачетов — мы поднажмем, а затем учебники и наставления откладываются в сторону. Только Зубарев занимался с разумной последовательностью, точно готовился к вступительным экзаменам в вуз.

Нас его усердие раздражало. Чтобы быть принятым в академию, пилоту нужно иметь большой налет часов и получить аттестацию на должность командира звена. Об этом Николай пока что не мог и помышлять. Зачем же так себя во всем ограничивать? А у него, видите ли, железное правило: время, как и снаряды, нужно тратить разумно. Тоже — деятель! Вишь, формулировочки…

И еще словечко такое стал употреблять: «железно!» Чуть что, так и слышишь: «железно!..»

Недавно, споря с Пономаревым, он сказал:

— Ты, Валентин, часто цитируешь Пушкина. А помнишь, что Александр Сергеевич говорил о самообразовании? «И в просвещении встать с веком наравне!» — вот! Понял?

— Хорошие слова, — согласился Пономарев и тут же хитро прищурился: — Только одно мне не ясно: при чем тут твоя штанга?

Это, конечно, была увертка, но мы смеялись: охота человеку нянчить кусок ржавого металла! Пользы — ноль целых и столько же десятых. Валентин, скажем, увлекается стихами, так не зря: за участие в художественной самодеятельности Филатов недавно объявил ему благодарность. А Зубареву командир приказал вынести ржавую ось вагонетки из коридора гостиницы на свалку металлолома.

Николай вообще-то тоже кое-чего достиг. Он стал чемпионом гарнизона по поднятию тяжестей. Однако и эта его удача казалась нам комичной. Дело в том, что майор Филатов время от времени проводил с летным составом вольные спортивные состязания. В них принимали участие все летчики, штурманы и стрелки-радисты, выступая соперниками техников и механиков в перетягивании каната, в беге на лыжах, даже в боксе. Зубарев, естественно, вышел на помост штангистов. Его весовую категорию определили как наилегчайшую — сколько ни вызывали, равного с ним по весу не нашлось никого. Тогда судья, недолго думая, взял да и присудил ему звание чемпиона. А Никола вдруг важно подбоченился и победно вскинул сжатую в кулак правую руку. Мы чуть было животики не надорвали, хлопая в ладоши и крича «браво!».

Примерно таким же манером отличился он и на лыжном кроссе. Среди молодых солдат в эскадрилье было немало южан. Кое-кто из них, как они говорили, до призыва в армию лыж и в глаза не видел. Поэтому Филатов поставил условие: главное — пройти до конца всю десятикилометровую дистанцию, а уж за какое время — неважно. Шли они, конечно, долго — ни о каких нормативах не могло быть и речи. Но вот к финишу явились уже самые беспомощные, а Зубарева все нет и нет. Его уже искать хотели, думали, не случилось ли чего. И вдруг шкандыбает наш Никола на одной лыже, а вторая — сломанная — у него в руках. Другой бы на его месте сразу после аварии повернул назад, а он, оказывается, шел все десять километров.

— Характер, однако! — одобрил майор Филатов и махнул рукой стоявшему на финише оркестру. У бедных трубачей уже не слушались посиневшие от мороза губы, и вместо марша они выдули нечто вроде душераздирающего «кто в лес, кто по дрова». А от Николы — пар столбом, и на пылающем лице — счастливая улыбка: дошел-таки, дотопал!

— Дошел! — заорали мы, вкладывая в это слово совсем иной, иронический смысл. — Дошел! Ур-ра!..

Часто он попадал вот так в смешное, неловкое, а подчас и досадное положение из-за своего нескладного характера. И хоть бы что ему! Поведения своего он не менял, снискав славу человека с чудинкой.

Здесь, в Крымде, Николай вскоре заболел, и опять же, по нашему мнению, из-за собственной глупости. Решив закаляться, он начал выходить на физзарядку без рубахи на улицу и обтираться до пояса снегом. Мало того, когда Пинчук, с которым они жили теперь в одной комнате, уходил в наряд, Зубарев на всю ночь оставлял открытой форточку. А ночи, хотя уже приближалась весна, были все еще холодными, с крепкими морозами. Утром вода из крана — наждак, даже умываться страшно. Мудрено ли тут простудиться. И Зубарев угодил в лазарет, где и провалялся больше недели.

— Нет уж, — говорил Пономарев, когда мы отправились навестить Николая, — если тебе чего не дано природой, то тут ты, хоть из собственной кожи вылезь, ничего не добьешься, лишь себе навредишь.

Лева Шатохин пытался возражать, но это только пуще разозлило Валентина.

— Не спорь! — отмахнулся он. — Дано, скажем, человеку поднимать полета килограммов — поднимет. Схватит больше — надорвется. Или взять Зубарева с его короткими ногами — никогда он не станет хорошим бегуном или лыжником.

— Ну, ты ему-то об этом не напоминай, — предупредил Пономарева старший лейтенант Пинчук. — Обидишь парня.

Валентин, соглашаясь, кивнул головой, да разве он сдержит свой ехидный язык! Ляпнул-таки! А Зубарев? Он недоуменно взглянул на Пономарева, помолчал, обдумывая его слова, потом негромко, как бы размышляя вслух, произнес:

— Я не согласен. Никогда не узнаешь себя, пока не испытаешь, на что ты способен.