Предчувствие «шестой волны»

Было очень чёткое ощущение, что я опять что-то сделал не так. Уже совершил какую-то постыдную ошибку, о которой придётся страшно жалеть, — но пока ещё не понял, какую именно.

Когда пойму, будет хуже.

Ну и не будем торопиться.

Мне ещё найдётся, о чем пожалеть. Уж в этом-то я уверен.

Хорошо, что кузов грузовика закрыт брезентом и мне пока не приходится мерить взглядом здешние однообразные поля. Надоело. Ах, как надоело. Скорее бы это всё хоть чем-нибудь кончилось…

Я наклонил голову, делая вид, что засыпаю, — чтобы спутники не видели моих глаз.

Разумеется, я думаю только о себе. Наверное, мне от этого должно быть стыдно.

Не дождётесь.

По-настоящему жаль, пожалуй, только одного: я так и не зашёл в то место, которое однажды назвал домом. У меня отняли даже это.

Или — я сам отнял у себя?…

Не будем пустословить, рассуждая на эту тему. Гораздо важнее другое. Я только что понял: пока человек жив, у него есть такая вещь, как будущее.

Значит, есть и надежда.

Надежда. Я изгонял её, боясь даже произнести само её имя, — а она всё равно пробивается сквозь щели.

Спасибо тебе. Спасибо вам всем. Как это трудно — надеяться. Но, может быть, я ещё научусь…

Всё кончится хорошо. Ну разумеется, всё кончится хорошо.

Я вернусь.

Я обязательно вернусь, повторил я убеждённо и настойчиво.

Но я не был уверен, что меня хоть кто-нибудь слышит.

Когда Гера уговаривала Зевса согласиться на разрушение Трои, тот, устав от домашнего скандала, в конце концов сказал: хорошо. Пусть Приамов град будет разрушен. Но — с условием. Если я, в свою очередь, когда-нибудь захочу разрушить один из городов, любимых тобой, уважаемая супруга, — ты позволишь мне это и не будешь спорить.

На том они и договорились.

После чего произошло нарушение клятв, и наша кровь хлынула с новой силой.

Вот так они и решают свои проблемы: за наш счёт. И ничего нельзя возразить. Ни один из нас не может вырваться из круга земли, управляемой Олимпийцами. Как морская свинка, которую заперли в колесе. Или как несчастный царь лапифов Иксион, прикованный Зевсом опять-таки к колесу.

Очень хорошо помню — когда и где я это окончательно понял. Январь тридцать восьмого года, окраина небольшого города в полосе группы армий «Волынь».

Было очень холодно, и шёл грязный снег. Я не оговорился: мне казалось, что он и с неба опускается уже грязным. В тех краях и в то время просто не могло быть ничего чистого.

Мы знали, что где-то в стороне от нас противник продолжает проламывать оборону гвардейской танковой армии, и та, огрызаясь, откатывается. Но где движутся потоки наступающих и отступающих, куда и откуда, какие дороги ещё не перерезаны?… Картинка не складывалась. Снег. Темнота, сквозь которую доходят тупые удары и нечёткие сполохи. И всё.

К тому же что-то случилось с телефонной связью. В результате мы уже начинали сомневаться: будет ли нашему отдельному батальону куда отходить. Именно та ситуация, когда необходимо посылать разведку.

Идти надо было в почти полную неизвестность, и мы вызвались сделать это вдвоём. Два подпоручика: Миша Маевский и я.

Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба к вам возвратимся…

Город горел. Это было видно даже сквозь снегопад. Дома, превратившиеся в дырявые чёрные коробки. Перевёрнутые трамвайные вагоны на улицах. И регулярно доносящиеся залпы — это имперцы расстреливали «неблагонадёжных», кого не хотелось оставлять и нельзя было взять с собой.

Сейчас, в виде исключения, нам двоим можно было не торопиться. Оборона продолжается, приказа об отступлении не было; и если даже он поступит, наша часть не сможет уйти сразу — слишком забита единственная оставшаяся дорога. Так что пока можно и даже полезно просто понаблюдать: что там происходит внизу — в скопище домов, машин и упорно продолжающих свою разрушительную работу людей.

Всё это, повторяю, было прекрасно видно с обрыва над городом, на котором мы стояли. Здешняя местность — холмистая. Очень удобно. Выбери подходящую точку и смотри. Я почему-то подумал, что в мирное время вечерний город был бы виден с нашего обрыва как россыпь огней. Собственно, он был и сейчас виден как россыпь огней — только это были совсем другие огни. Уходящие шведы, как обычно, сжигали и взрывали за собой всё, что могло гореть и рушиться.

И в довершение всего по оставляемому городу продолжала работать артиллерия наступающих с востока русских войск. То тут, то там возникали красивые вспышки, и на месте каждого разрыва сразу поднимался дымный фонтан.

Огонь пушек явно никто не корректировал. Он вёлся по площадям. Иначе говоря — по остаткам жилых кварталов.

Зачем они это делают?

Мой спутник пожал плечами. Зачем мы здесь? Зачем идёт снег? А ведь идёт и идёт, и не собирается кончаться, — нам, пожалуй, трудно будет идти обратно. Не спуститься ли на дорогу, чтобы поискать машину?…

Ты не ответил. Не верю, что ты не задумывался. Всё-таки — зачем?

Об этом можно задумываться в каждом бою. Если подходить к войне с такой меркой, как это делаешь ты, — окажется, что она бессмысленна вся. От начала и до конца, до последнего мгновения.