Предчувствие «шестой волны»

И вслед за этими чувствами пришло, разумеется, облегчение.

Наконец-то они оборвались…

— Извиняться не за что, — сказал Линдберг по-стариковски чётко. — Наверху решили, что оставшиеся здесь несколько второстепенных частей не оправдывают существования штаба целой группы армий. Все резервы, какие здесь ещё были, перебросили к Реншельду — там они нужнее… Неужели ваша разведка это прохлопала? — спросил он вроде бы даже с интересом.

Я молчал, не собираясь ничего отвечать. Так точно, ваше превосходительство. Прохлопала. Мы и не такое можем прохлопать. Наши возможности поистине безграничны…

Вместо этого я спросил, грубо нарушая субординацию:

— Почему же вы не уезжаете?

Я знал — почему. Фельдмаршал овдовел ещё перед войной, так что возвращаться в семейный дом ему не было смысла. Его единственный сын погиб на Восточном фронте, а дочь была, надо полагать, в относительной безопасности; во всяком случае, после приезда отца-фельдмаршала эта безопасность скорее бы уменьшилась, чем возросла. При таком раскладе действительно самое разумное было — остаться. Остаться и ждать.

Остаться и ждать. Я опустил глаза и положил руки на полированную поверхность стола. Переходить к делу теперь, наверное, не стоит. А с другой стороны — терять ведь тоже нечего. Так что немного поговорить, наверное, всё-таки можно… Я не полез за бумагой, содержавшей мои официальные полномочия, а просто сказал:

— Разрешите спросить, экселенц. Здесь ещё остались хоть какие-нибудь части, способные к обороне?

— Нет. Здесь теперь остались только территориальные гарнизоны, а им я перед отставкой дал неофициальное распоряжение — не сопротивляться. Надеюсь, что крови больше не будет. Сплит — фактически открытый город. Как Равенна.

Воистину: никогда не говорите «хуже быть уже не может». На самом деле почти в любой трудной ситуации — может. То, что сейчас сказал фельдмаршал, было самой плохой новостью, какую я только вообще мог бы здесь услышать. Дело настолько паршиво, что я даже боюсь пытаться это оценить… А переубеждать фельдмаршала бесполезно: он стремится избежать кровопролития и в этом, разумеется, тоже по-своему прав. Ох, дорого бы я дал, чтобы это кровопролитие всё-таки стало возможно… но тут дело уже, кажется, дохлое… И кстати: почему это он со мной так откровенен? А если я — агент ГТП? Неужели его до сих пор не приучили бояться? Всё-таки эти старые шведские генералы — в чём-то дети…

— Вам лично почти ничего не грозит, — сказал я.

Он пропустил это мимо ушей. И сказал, кажется, самому себе:

— Ничего. Для последнего парада меня ещё хватит.

— Рассчитываете на почётную сдачу?

Это были очень грубые слова — но мне ничего не осталось, кроме как произнести их.

И Линдберг меня понял.

Какое-то время мы с ним сидели, просто глядя друг на друга, — и я вдруг обнаружил, что читаю все его мысли, как в детской книжке. Это было не слишком интересно.

— Я не могу вам помочь. И не потому, что не сочувствую. Просто за этот последний год я окончательно перестал понимать — кто прав, кто виноват. Мы ведь на самом деле никогда этого не понимаем. Так много всего сплетается… Очень сложный мир. Людям нужна в нём хоть какая-то точка опоры. Вот почему нам, военным, так легко. У нас в любой, сколь угодно сложной ситуации есть приоритетный вектор. Выполняй приказ. Делай, что должен, и пусть будет, что будет…

Вряд ли он верил в то, что говорил. Да и вряд ли он говорил именно так. Просто я его так понял. И даже, кажется, посочувствовал ему каким-то свободным краешком сознания.

Не только посочувствовал, но и позавидовал.

Хорошо солдатам и влюблённым — у тех и у других всегда есть точка отсчёта. Как Полярная звезда. Хорошо выбирать путь по звезде.

Мне это уже не дано. Для таких, как я, небо — слепо.

Влюблённый человек или солдат похож на того, кто смотрит на предметы сквозь линзу или витраж.

Выбить стекло и устремить взгляд прямо в темноту. Почувствовать кожей холодный ветер.

На этом холодном ветру очень неуютно. Что ж, надо привыкать.

Выбить стекло не так легко. Но вставить его таким же ударом обратно — невозможно.

Пути назад нет.

И, осознав это, я испытал невероятное ощущение, похожее на счастье.

— …Стоп, — сказал я вслух, но спохватился. — Извините, экселенц…