Предчувствие смуты

«О соборности Украины лучше помолчим, — сказал тогда Шпехта. — Украине удобней быть под чьим-то протекторатом. Лучше всего, если это будет Польша».

Переполненный автобус с трудом выбрался на гору. Далеко в долине автобус остановился. Брюхатый шофер, в полосатой грязной футболке, втиснулся в салон, безжалостно наступая на сумки и мешки, принялся обилечивать пассажиров. Дошла очередь и до Зенона Мартыновича.

— Мне до райцентра.

— Десять гривен. И десять за багаж.

— У меня нет багажа.

— А это что? — показал на портфель, нагруженный чем-то тяжелым, металлическим, ногой не сдвинешь.

— Я без багажа, — повторил Зенон Мартынович.

— Тогда могли бы и в такси, — подсказал шофер. — Видите, столько народа? И что за удовольствие из-за какого-то пятерика давиться? Сегодня ваш Юрик таксует, вот бы и воспользовались халявой…

То, что гость (по говору из Западной Украины) приехал к Пунтусу, в тот же день узнало все Сиротино. Со скоростью степного ветра по селу разнесся слух: высокий усатый западен с борцовской квадратной челюстью смахивает на Илью Пунтуса. «Похож, как две капли воды, — горячо судачили сиротинские жанщины, — Может, он Пунтусам родич?»

Сиротино пересекал Старый Валуйский шлях. Двести лет, со времен российского царя Алексея Михайловича, чумаки переправлялись по шляху в Крым за солью. В Гражданскую войну на тачанках гарцевали всевозможные банды и бандочки. В годы Гражданской войны здесь проходили маршевые роты. Зимой бойцы останавливались на ночевку. В зимние месяцы сорок первого года фронт стоял на Донце; какое-то время в селе дислоцировался штаб армии.

Летом сорок второго года, когда немец прорвал Юго-Западный фронт и попер на Сталинград, за селом, в тополином гаю, остановилась колонна немецких танков.

Вскоре там появились бензовозы, грузовики с боеприпасами. Доставили полевую кухню, прицепленную к рыжему пятнистому бронетранспортеру. Тополиный гай, а затем и село наполнились аппетитным запахом мясной перловой каши. Сиротинцы с опаской вылезали из погребов (ждали, что будут бомбить), принюхивались к незнакомым запахам, издали посматривали на купу высоких тополей, под которыми остановилась танковая колонна.

Уже под вечер со стороны закатного солнца налетела шестерка Илов. В считанные минуты они расстреляли два бензовоза, вторым заходом подожгли танк и, сопровождаемые запоздалой стрельбой танковых пулеметов, растворились в желтых лучах закатного солнца.

После налета советских штурмовиков немецкие танкисты задержались в Сиротине на целую неделю — приводили в порядок технику и на центральной аллее сельского кладбища хоронили убитых.

Потом здесь были бои в январе сорок третьего года, когда наши перешли в наступление — расширяли внешнее кольцо окружения. Все жили под впечатлением разгрома немцев под Сталинградом. Событие с налетом штурмовиков уже стало забываться. Что можно было снять с изуродованных бензовозов, сиротинцы сняли. Сняли каски с крестов, под которыми лежали убитые немцы. Каски приспособили под хозяйские нужды.

И вдруг — сногсшибательная новость. В марте, на Вербную неделю, тридцатилетняя вдова Фекла Хворостенко (муж ее погиб в начале войны) родила мальчика. Женщины принялись вычислять: кто отец? Вычислили: в те июньские дни у Феклы квартировал немецкий офицер из той танковой части, на которую совершили налет наши Илы. Мальчик был светловолосый, голубоглазый; подрастая, себя в обиду не давал. Сверстники дразнили его «немцем». Хотя мать называла его Петей. В честь мужа, погибшего на Днепре при обороне Киева.

Вырос Петя Хворостенко, закончил сельхозинститут, женился на Светлане, дочери Альберта Прудиуса, сорок лет работал агрономом в соседнем колхозе «Заря коммунизма». Сейчас это фермерское хозяйство сына Альберта Прудиуса и называется просто — «Заря».

А прозвище «немец» так и осталось с Петром Петровичем Хворостенко, как шрам от ожога. Это же прозвище распространилось и на все его потомство. Теперь в Сиротине «немцев» не меньше, чем было сорок лет назад Перевышек или Пунтусов.

На Слобожанщине все меняется, как берега извилистой речки при бурном весеннем паводке. Даже фамилии с течением времени приобретают новое написание. Они, как тот камень, что вымыт из глинистой кручи. Камень катится по реке, по каменистому мелководью, шлифуется другими камнями, превращается в голыш. А уж фамилии!..