Предчувствия и свершения. Книга 1. Великие ошибки

Одним из последних противников Коперника был Риччиоли, родившийся в 1598 году в Ферраре и вступивший на шестнадцатом году жизни в орден иезуитов. Он преподавал теологию и философию в Парме, занимался астрономией и жил в Болонье в доме своего ордена до самой смерти в 1671 году. Он много времени посвятил сбрасыванию меловых шаров с вершины башни в Болонье и написанию в подражание Птолемею своего собственного «Альмагеста». Он был противником коперниковой системы и начинил свой «Альмагест» «взрывчаткой» из семидесяти семи возражений Копернику. Но «порох» был сырым, не способным к воспламенению. Он не мог повредить ни Копернику, ни новой астрономии, ни новому миропониманию, прочно вошедшему в сознание людей вместе со второй половиной здравомыслящего XVII века.

… С тех пор уже никому из учёных не приходилось на коленях отрекаться от своих идей, как пришлось Галилею.

Больше никто и не всходил на костёр за свои идеи, как Бруно.

Тайна молчания

Теперь, когда мы познакомились с последним из тех учёных, кто пытался оспорить систему Коперника, и с последним, кто укрепил его в седле времени, и с теми, кто поделил между собой все горести и трагедии, которые по праву причитались одному Копернику, — вернёмся к нему самому и попытаемся разгадать тайну его молчания.

Неужели он умел читать в книге времени и знал, предвидел последствия своего открытия? Неужели сознательно уходил от ответственности? Боялся, что ему помешают закончить труд и он не выполнит свою миссию?..

Страшился утратить благополучие или боялся физической расправы?

Почему он устранился от борьбы? Чем объясняется таинственность, за которой Коперник прятал плоды своих размышлений?

Человеку всегда трудно идти против течения. Для этого нужен особый темперамент, воля, мужество.

Предвидел ли Коперник, какую бурю вызовет вывод о том, что Земля — не центр мироздания, а простая планета, одна из многих? Понимал ли, что не только опровергает старую научную систему мироздания, что само по себе всегда подвиг, но утверждает новую?

Да, понимал. Один из историков приводит слова Коперника о том, что подтверждение гелиоцентрической системы «… не будет таким простым делом, как могло показаться на первый взгляд. Её влияние не ограничится физикой. Она приведёт к переоценке ценностей и взаимоотношений различных категорий: она изменит взгляд на цели творения. Тем самым она произведёт переворот также и в метафизике, и вообще во всех областях, соприкасающихся с умозрительной стороной знания. Отсюда следует, что люди, если сумеют или захотят рассуждать здраво, окажутся совсем в другом положении, чем они были до сих пор или воображали, что были».

Да, Коперник понимал, что его система будет принята как катастрофа, как конец мира. Конец старого мира.

Попробуем представить себе, о чём думал он длинными ночами, шагая по крепостной стене, терзаясь, сомневаясь, советуясь только со своей совестью.

Посеяв ветер, пожнёшь бурю. В одиночку с этим не справиться. Но кто поддержит его? Против него предшественники — Аристотель, почитаемый Коперником как бог и учитель. Великие астрономы — Птолемей, Гиппарх. Нельзя рассчитывать и на современников. Коперник не ждал ни одобрения, ни понимания. Он не ожидал и сочувствия…

В стране царствовало невежество, церковь держала народ в темноте, сжигала лаборатории учёных и их самих.

В один из горьких часов раздумий о судьбе своего детища Коперник записывает в дневнике:

«Хотя я знаю, что мысли философа не зависят от мнения толпы, что его цель искать прежде всего истину, насколько бог открыл её человеческому разуму, но тем не менее при мысли, что моя теория может многим показаться нелепой, я долго колебался, не лучше ли отложить обнародование моего труда и, подобно Пифагору, ограничиться одной устной передачей его сущности своим друзьям».

Из этой записи видно, что Коперник понимал значение своей теории (хотя некоторые историки утверждают, что он не мог побороть в себе робости и ослушаться Птолемея). Нет, он не сомневался в истинности своих выводов. Он верил в них и даже ставил себя на одну ногу с Пифагором. Он не терзался самоуничижением. И не боязнь показаться нелепым вместе со своей теорией останавливала его.

Его останавливал, несомненно, страх. Но перед чем? Перед церковью, перед слепым судом завистливых невежд, перед силой облечённых властью середняков, которые всеми корнями держались в старой почве?