Предчувствия и свершения. Книга 1. Великие ошибки

Труды Ньютона хранили молчание. Безупречно правый в понимании сложной структуры белого цвета, Ньютон выдвинул незрелую идею о корпускулярном строении света. Это был только подступ к истине. Он не постиг ещё волновую сущность света, не подозревал о его квантовой природе. Корпускулы были лишь догадкой. Тут Ньютона было легко поймать на противоречиях, и Гёте, обнаружив слабое место, опровергал Ньютона, противопоставляя его теории цвета свою собственную.

Гёте уверен: глаз человека сам принимает участие в образовании ощущения цвета. Конечно, свет приходит в глаз уже частично окрашенный светящимся предметом. Но окончательный цвет — это смешение нескольких типов окраски, это смесь физиологического и химического цветов.

Что это такое? Гёте объяснял: за физиологический цвет ответствен глаз. Это как бы реакция глаза на раздражение, своеобразное противодействие ему. Химический цвет — это то, что свойственно излучающему телу. Ну а физический — нечто промежуточное, так сказать, чуть того, чуть этого.

Один из противников Ньютона писал о его теории: «Света» — этим множественным числом создаётся полный простор для хитрости и обмана, коими отмечено всё сочинение Ньютона. Света, много светов. А что представляют собою эти света?»

Увы, этот упрёк полностью применим и к теории Гёте.

У предела, указанного богом

На два десятилетия растянулось увлечение Гёте попытками понять тайну цвета. Он посвятил этому труд в 1 400 страниц. У него были почтительные поклонники, среди них знаменитый философ Шеллинг, последователь Канта. Сам Гегель написал Гёте письмо, полное восторженных выражений.

К Гёте не могли не прислушиваться. Это был человек, которого, как сказал великий немецкий писатель Стефан Цвейг, «вся Европа чтит как самый зрелый и светлый ум современности».

Гёте внёс значительный вклад во многие области современной ему науки. В ботанику — его труд «Опыт о метаморфозе растений» сыграл свою роль в созревании учения об эволюции растений; в биологию — он высказал ценные мысли об эволюции природы, о происхождении видов, об изменчивости органов живого организма в процессе эволюции; сделал даже сенсационное открытие в анатомии человека (казалось бы, совершенно немыслимое в таком позднем веке!) — заметил то, на что до него никто не обратил внимания: наличие в скелете межчелюстной кости. Гёте размышлял над проблемой погоды и даже обнаружил новую форму облаков — гребенчатую.

Физика его влекла более всего. Он очень пристрастно относился к своим работам в области оптики. Правда, ему не удалось открыть тайну голубизны неба, перламутра утренних и вечерних зорь. Этого не сделал ни Ньютон, ни лорд Рэлей, занявшийся той же проблемой после Ньютона и Гёте. Эта загадка обрела ясность лишь в нашем веке благодаря работам советского академика Мандельштама. Но во времена Гёте никто не подозревал, насколько этот вопрос сложен.

В оптике Гёте считал свою работу безапелляционной. Его современники так не думали, и это было источником страдания для честолюбивого и привыкшего во всём быть первым Гёте.

В чём же была слабость гётевской теории цвета? Она, увы, не была ни точной, ни убедительной — осталась на уровне ощущения. Она не подсказала ни одного количественного определения световых явлений, не поддавалась математической интерпретации, не подчинялась объективной логике. Да Гёте и не пытался облечь её в математическую форму: он этого просто не умел. И сознавал это. Он писал (правда, по другому поводу: в ответ на письмо минералога Наумана, приславшего ему своё сочинение по кристаллографии): «Ваша рукопись пришла в весьма удобное время, и я тотчас же принялся за неё и прочёл с удовольствием до стр. 45. Но здесь я очутился у предела, указанного богом и природой моей индивидуальности.

Я ограничен словом, речью и образом в теснейшем смысле и совершенно не способен обращаться в какой бы то ни было форме с цифрами и знаками, которыми высокоодарённые умы легко владеют».

Гёте не огорчался своей математической неполноценностью, он считал, что кто-нибудь из молодых матема —

тиков дополнит его систему и придаст ей необходимую законченность. Но молодые с этим не торопились. Они были заняты более глобальным делом — пересмотром взглядов на природу света. Начало XIX столетия — кульминация борьбы между корпускулярной и волновой теориями света. Волновая теория лидировала и вносила всё большую ясность в вопрос о природе света, в частности цвета, и гётевские рассуждения на этот счёт выглядели более чем наивными на фоне нового развития оптики.

Но Гёте не думал их пересматривать. Надежду на поддержку возбудило в нём начинание Петербургской академии наук, которая в 1826 году объявила конкурс на соискание премии за работу по сравнению достоинств различных оптических теорий. Этот конкурс выявил много новых имён, маститый Гёте проиграл и здесь. Его теорию никто не защищал.