Пределы мира

Александр подождал, пока установится тишина, и начал:

— Предприятие, которое мы начинаем, так же трудно, как и все то, с чем мы встречались до сих пор. Свежих войск, только что прибывших из Македонии, не хватит. Нам придется сражаться против врагов, каких мы еще никогда не видели и с какими не сражались раньше. Нам понадобится оставлять гарнизоны в десятках городов и крепостей, воевать с войсками еще более многочисленными, чем те, что мы разбили при Иссе и Гавгамелах…

Теперь над лагерем повисла полная тишина. Солдаты не отрывали глаз от лица Александра, чтобы не пропустить ни единого слова.

— И потому я принял решение, которое может вам не понравиться. Оно абсолютно необходимо: мы не имеем права обескровливать нашу родину постоянными призывами, лишая ее защиты. Поэтому я постановил призвать тридцать тысяч персов и обучить их македонской боевой тактике. Обучение начнется немедленно — завтра же военные вожди всех провинций державы получат точные наставления.

Никто не зааплодировал, никто не попросил слова, никто не раскрыл рта. Царь остался в каменной тишине. Такого одиночества он не испытывал никогда раньше. Только Гефестион подошел и придержал за поводья Букефала, когда Александр вскакивал в седло. И царь галопом умчался прочь.

ГЛАВА 32

Евмен свернул свиток и посмотрел в лицо Каллисфену.

— Значит, таков для тебя Александр?

— Возможно, следовало бы сказать: «таким Александр должен быть», — ответил Каллисфен с замешательством в глазах.

— Задача историка состоит в том, чтобы изложить факты в точности так, как они разворачивались, засвидетельствовав их лично или получив от прямых и надежных свидетелей, — ответил секретарь, словно цитировал по памяти некую формулу.

— Ты полагаешь, я не знаю задачу историка? Но я также должен растолковывать душу и мысли Александра, делать их понятными для тех, кто будет читать мои труды. Я дал тебе прочитать то, что написал до сих пор, потому что мне нужна твоя поддержка, потому что ты ведешь дневник об этом походе, но главное — потому…

— Потому что Александр не умещается на твоих страницах! Потому что он выходит за рамки, в которые ты пытаешься втиснуть его своим произведением?

— Возможно.

— Ты должен признать, что Александр — уже не тот человек, которого мы знали. А возможно, никогда и не был таковым.

— Он поклялся перед всеми греками возглавить поход на Персию, их многовекового врага.

— Он сделал это. И победил. Первый и единственный из всех греков.

Каллисфен рывком встал и непримиримо проговорил:

— Да, но он сам стал одним из них. Он одевается, как они, он окружил себя евнухами и наложницами, он велел обучить персов нашей военной тактике. Говорят, что он берет уроки персидского; говорят, что вчера во время их варварского праздника он при всех целовал в губы этого… Багоаса.

— Он решил шокировать всех, кто думает подобно тебе, вот и все, — возразил Евмен. — Он дает вам понять, что мы дошли до точки, откуда нет пути назад. А что касается праздников, то я бы не сказал, что ваши оргии менее варварские. Нам следует смириться с тем, что было всегда, поверь мне, и забыть иллюзии, которые мы строили о нем в нашем безмятежном неведении.

— Безмятежном неведении?

— Да. Представь, что ты создал в своей «Истории» убедительный образ, который легко понять и полюбить образованному греку с довольно умеренными политическими взглядами. А реальный Александр вдруг оказывается совсем не таким.

— О, в этом нет сомнений, он каждый день не упускает случая напомнить нам об этом. Люди растеряны, сбиты с толку. Прибывшие из Македонии новобранцы и юные оруженосцы шокированы. Они ожидали увидеть героя, завоевателя, наследника Ахилла и Геракла, а вместо этого видят человека в женском платье, который ежедневно демонстрирует варварские наряды и постыдные и презренные обычаи.

— Обычаи, отличные от тех, к которым мы привыкли, Каллисфен. Он провел нас по территориям, где раньше не ступал ни один грек. Он шел под другим небом, пересек пустыни и плоскогорья. Он провел нас до Нила, до Тигра и Евфрата и теперь мечтает об Инде. Все не может оставаться, как прежде, как ты не понимаешь!

— Я понимаю, но никогда с этим не смирюсь.

— Ты говорил это ему?

— Конечно.

— И что он тебе ответил?

— Сказал: «Пиши, что хочешь, Каллисфен». Ему теперь все равно, ему на все наплевать.

Евмен ничего не добавил, поняв, что его собеседник слишком огорчен и ничто не сможет заставить его отказаться от прежних убеждений и сформировавшегося в голове образа. Час был уже поздний, и секретарь встал, собираясь уйти, но прежде, чем переступить порог, оглянулся, чувствуя, что должен сказать кое-что еще. Возможно, дать другу совет.

— Александр постоянно меняется, потому что его любознательность ненасытна, а жизненная сила неистощима. Он как альбатрос, который, говорят, за всю свою жизнь никогда не опускается на земную твердь и даже спит в полете, давая ветру носить себя. Если чувствуешь, что тебе не удержаться рядом с ним, уходи, Каллисфен, возвращайся на родину, пока не поздно.