ПРЕДИСЛОВИЕ

Рептон, как и другие публичные школы, вовсе не отличался демократичностью: попасть туда могли лишь дети обеспеченных родителей, да и порядки там царили суровые. Иерархичность и кастовость английского общества определяли весь строй этих закрытых школ-интернатов, призванных воспитать «вождей и слуг великой империи», которой в те годы еще была Великобритания. Нравы публичных школ мало изменились со времен, описанных Киплингом в повести «Столки и Компания» (интересно, кстати, что Даля в школе прозвали Столки). На склоне лет Даль вспоминал о днях, проведенных в Рептоне, в своей автобиографической книге «Мальчик. Рассказы о детстве» (1984). Как указывает биограф писателя Джереми Треглоун, в ней встречаются кое-какие фактические ошибки (так, например, Даль приписал садистские наклонности одного директора школы другому), но общая картина школьной жизни отражена достаточно верно и выразительно. Воспитание «капитанов» и «слуг» империи, строжайшая и часто бессмысленная дисциплина, унизительная система полного подчинения младших старшим, телесные наказания. Учеников то и дело пороли — тростью! — не только директор и преподаватели, но и старшие ученики-префекты, в услужении у которых, по старой традиции, находились младшие. «В Рептоне префектов никогда не называли префектами, — вспоминал Даль в своей книге. — Для них существовало специальное слово: боузеры, и жизнь и смерть младших учеников были в их руках. Боузеры могли вызвать нас к себе ночью и выпороть за то, что в раздевалке футбольный носок валялся на полу, а не висел, как полагалось, на крючке. Боузер мог выпороть нас за сотню других пустячных провинностей — за то, что мы сожгли гренки, поджаривая их ему к чаю, плохо вытерли пыль в его комнате, не сумели разжечь в ней камин (хотя половина наших карманных денег уходила на покупку растопки), за опоздание на перекличку, за болтовню во время вечерней подготовки уроков, за то, что в шесть часов мы забыли переменить обувь на домашнюю. Список был бесконечным».

Учился Даль неважно. Даже преподаватель литературы упрекал его, как ни странно это кажется сейчас, за неряшливость и невыразительность сочинений. Зато в спорте Даль проявлял себя отлично, чему, конечно, немало способствовал его рост (6 футов 6 дюймов!); он был капитаном школьной футбольной команды и чемпионом по играм с мячом («пятерки» и сквош), требующим твердой руки, моментальной реакции, быстроты, выдержки. Но хотя спортсмены обычно пользовались в школе особой популярностью, а капитан футбольной команды автоматически назначался боузером, с Далем этого не произошло. Не в последнюю очередь и потому, что в качестве старшего ученика он никогда не притеснял младших, да и в других отношениях был не очень-то похож на будущего «капитана» империи. Он любил уединяться, занимался фотографией (в школе даже была устроена выставка его работ), читал. Ему не нравилась атмосфера «славной школы»; повседневное насилие, хотя оно и не очень затрагивало его лично, вызывало в нем негодование. Он чувствовал себя неуютно, одиноко, скучал по дому, по вольной жизни, по матери и сестрам. И когда годы обучения в Рептоне подошли к концу, он вздохнул с облегчением. Об университете разговора не было: и потому что уровень знаний Даля оставлял желать лучшего, и потому что ему хотелось путешествовать, увидеть новые земли, испытать себя. Ему удалось получить место в британской нефтяной компании «Шелл Ойл», и он отправился в Восточную Африку, где служил до самого начала войны. В 1939 году, пройдя ускоренный срок подготовки, он стал боевым летчиком Королевского военно-воздушного флота, участвовал в боях в Греции и Сирии. Однажды, совершая вынужденную посадку в ночной темноте, он потерпел аварию, но, несмотря на тяжелые травмы головы, ног и позвоночника, сумел выбраться из горящего самолета. После выхода из госпиталя Даль настоял на возвращении в строй, снова участвовал в боях, сбил не один немецкий самолет, но непрекращающиеся головные боли заставили его, наконец, подчиниться врачам и вернуться в Англию. Он остался в армии и был послан помощником военно-воздушного атташе в Нью-Йорк, где и оставался до конца войны, работая на британскую разведку. Всю жизнь он боролся с последствиями военных травм. На склоне лещ он скажет: «У меня было восемь серьезных операций: три на бедрах, пять на позвоночнике, и бесконечное количество более мелких».