Предисловие к Мирозданию

Они качаются, минуту
смотрят в небо,
где Млечный Путь судьбою полосы.
Потом, друг к другу
повернувшись, – поцелуй, объятья.
Сминая платье
белое
Адели,
они торопятся вернуться внутрь,
Сшибают у торшера абажур
и вместе падают наискосок постели.
И время забывает про часы.

Оставим смертного в объятиях с бессмертной —
что этот старый греческий сюжет?
Адель, предчувствуя, дрожит той человечьей дрожью.
С них Уравненье стребует монеты
в оплату счастья позже,
когда ни сил, ни выбора уж нет.
. .
Спустя бездонные волшебные мгновенья,
Адель с улыбкой
в уголке у губ
спит.
Огрызок яблока, стакан с напитком
на полу
потерян в тишине безвременья.
Лишь тоненько ночной комар звенит.

Пабло:

Жизнь, моя дорогая, прекрасна,
когда полнолунье приливом
света к полночи затапливает твою кожу.
Ты спишь, распластана,
поверх одеяла. Боже,
так, наверное, выглядит внешне
моя молитва
о нас.
В дрожащей, нездешней,
пронизанной всем тревожным
нетемноте джаз
твоего дыханья в расслабленных сном объятьях,
ещё час
назад сплетавшихся в упоенье,
говорит мне, что можно встать с кровати,
переступая платье,
перейти к гардине,
чтобы, её откинув,
покурить в окошко.

Ты лежишь чуть лицом в подушку.
Паутиной
распущены волосы. Возможно,
что в том и спасение, когда ничего не стыдно.
Изгиб затылка
тонет в лунной дорожке,
рука у соска груди – поджата.
Крутые, широкие бёдра раскрыты.
Жарко.

Часть третья

I.

Бард:

Декабрь. Воро́ны. Сброшена листва.
Пустые кроны замерших деревьев.
Дорога, к ней приставка из столба,
чьи провода
в безмерной дали
украдены туманом.
В окошках здания из стали
и бетона – блесна
прижатого к земле светила
о́тсвет странный
свой бросает в окна мастерской.
Стол. На столе письмо в конверте.
Где раньше было
собрание картин на стенах, нынче – пусто.
На дорогом мольберте,
Видно, новом – единственный нача́тый холст,
на нём лицо
красивой женщины,
кудряшки по плечам вниз к бюсту.
Бюст не прописан, лишь формой кончиков
волос
чуть обозначен.

Во весь свой рост
высокий перед мольбертом —
человек. В отстроченных
штанах, рубахе, одежда – чёрная.
На голове – берет
помятый, подобранный
под тот же цвет.
В руках – палитра, кисти. Кроме
него в углу, где раньше сцена
была, – на возвышенье кресло,
в нём неподвижная его модель.
Колена
стройных ножек вместе
све́дены, намёком задранная юбка.
Ему ж совсем не интересно,
что под ней.

Ещё в углу на толстой, как подушка,
подстилке лежит собака.
Зверушка
кажется зарытой
в мягкое, но неотрывно
следит за женщиной,
ловя её движенья глаз, её дыханье,
по первому же знаку
готовая вскочить, пусть к вящему
неудовольствию хозяина.
И есть в том напряженье зверя тайна,
что человеку не открыта.