Предисловие к русскому изданию книги «Парапсихология» (Ч.Хэнзел)

Человек живет в мире, в котором он без конца слышит сообщения о космических путешествиях, о думающем роботе, о гомункулусе, выращиваемом в колбе. Ему начинает казаться, что нет ничего невозможного. Мир фактов и мир небылиц полностью перемешиваются в его сознании. Будучи лишенным понимания предмета науки, он не в состоянии поставить барьер между истиной и чепухой.

Все это относится к любой лженауке. Но успехи в пропаганде парапсихологии имеют, видимо, еще и дополнительные корни. Здесь дело не только в доверчивости, но и в некоторой дополнительной приманке, которой обладает парапсихология по сравнению с другими лженауками. Два предположения кажутся вероятными. Они следуют из тех разговоров, которые мне приходилось вести, из записок слушателей и более всего из писем читателей.

Для некоторой категории интеллигенции, главным образом той ее части, которая не связана с естественными науками, несомненной является духовная исключительность человека и несводимость его души к веществу, из которого сделана неживая природа. Человек этого типа может искренне считать себя материалистом. Он даже пользуется фразой о первичности материи и вторичности сознания. Но он не представляет себе возможности (даже принципиальной) конструирования искусственного мозга. Его раздражают разговоры о машинах, сочиняющих стихи и музыку, или о механизме, способном выносить эстетические суждения. С его точки зрения, душевные переживания, эмоциональные восприятия жизни и искусства не могут и не должны перекладываться на сухой язык естествознания. Творчество – таинственный и мистический процесс, который отличает человека от животного. Понимание творчества, как и просто понимание чужой души, есть особенность тонко чувствующих людей, специфическое, ни к чему не сводимое свойство настоящего человека.

Нетрудно понять, что человек с подобным складом характера охотно воспринимает утверждения о возможностях общения душ, в особенности близких, родственных, и тем более в моменты острого напряжения. Такой человек верит, что подобное общение есть свойство лишь человека и подчиняется законам, не нуждающимся в согласии с естествознанием, имеющим дело с мертвой природой, а если с живой, то только в плане физиологии.

Второе объяснение тяги слушателей и читателей к телепатии состоит в следующем. У человека, не разбирающегося в математике, физике, слабо знакомого с основами техники, возникает нечто вроде реакции на тот тон превосходства, который поневоле проявляется популярных статьях, посвященных науке, просто по той причине, что невозможно на нулевом уровне объяснить сложные вещи. У некоторых читателей этой литературы (а таких читателей сейчас много) возникает чувство досады, что они не могут высказать своего мнения по поводу теории элементарных частиц, расчета траектории спутников или структуры ДНК. Когда же речь заходит о передаче мыслей, то здесь каждый чувствует полную возможность принять участие в научном исследовании. Об этой «науке», как им кажется, они способны высказать собственное суждение. Здесь можно спорить, отвергать, соглашаться, даже сделаться экспериментатором. Разумеется, это гораздо интереснее, не говоря уже о том, что предмет парапсихологии непосредственно связывается с его духовной жизнью. Ничуть не удивительно, что любые выступления и статьи в этой области встречаются с несравненно большим интересом, чем обсуждения настоящих научных проблем.

Построив для себя теорию, объясняющую столь чуждую для меня позицию образованных людей по отношению к телепатии и прочей рениксе, я стал воспринимать без раздражения, а лишь с сожалением взрослых людей, обосновывающих свои домыслы вещими снами.

Все чаще я стал задавать себе вопрос: а нужна ли борьба против довольно невинного вздора? На эти мысли меня навели записки примерно такого содержания: что вы ополчились на парапсихологов, дайте людям позабавиться, зачем отнимаете у них игрушку?

Воспитанный, как и большинство людей моего поколения, на утилитаризме если не Бентама, то по крайней мере Стюарта Милли, пропущенном через призму философии Маркса – его взглядов на сущность полезного поступка, – я ранее не сомневался бы в том, что утверждение «знание лучше заблуждения» – есть истина в последней инстанции.

Однако, нет сомнения, пьедестал, на котором стараниями многих мыслителей XIX века был воздвигнут храм пользы, слегка (а может быть, и значительно) поколебался. Все чаще и чаще ставится под вопрос возможность ставить знак равенства между пользой и радостью. То, что знание полезно, вряд ли вызывает у кого-либо сомнение. Но вот идут ли знания и радость рука об руку? Многим кажется, что они чуть ли не исключают друг друга. Считается само собой разумеющимся, что высокие чистые радости являются уделом человека, который романтически воспринимает действительность. На долю рационалиста (сухой – всегдашний эпитет) остаются либо низменные, либо размеренные, лишенные дыхания живой жизни, бентамовские удовольствия.