— Этот господин родом из Эфиопии, не знаю имени; но сколько я понял, учение его имеет основанием мысль, что «человечество есть проявление тайны создания вселенной». Он большой друг вот с этим господином, который торговал некогда Финикийским красным сукном, но занесенный бурею в Афины, променял золото на философию. Это Зенон, утверждающий, что в природе все стоит на своем месте, и что вселенная без него не могла обойтись.
Любопытство мое еще не было вполне удовлетворено, — как вдруг раздалась музыка, и на подносах вынесли бокалы, наполненные вином, смешанным с сосновым соком. — Это необходимо было выпить перед обедом, для энергии стомахической.
Аристотель обратился, к собранию с вопросом: кого оно избирает царем пира?
— Фагона, неизменного Фагона! — вскричали все. Фагон прохохотал от удовольствия; эхо, с испугом пробудилось в ущелье горы. Он надел на себя поднесенный на блюде миртовый венок и пурпуровую тривуну, и все двинулись за ним в Триклиниум, где около трех стен тянулся широкий диван. Фагон взлез на него, и заняв место по средине, важно прислонился к мягкой подушке; все гости последовали его примеру, разлеглись по обе стороны.
Посреди комнаты стоял жаровник, в котором курился ливан.
Резкий звук кимвала и тимпана, сопровождаемый голосами нескольких песельников, раздался. Когда они пропели гимн в честь градоблюстительницы Афины: Παλλας μουνογενης!.. рабы внесли маленькие столики, с первым блюдом, и поставили на диване перед каждым гостем. Это первое блюдо было мима, в роде винегрета из всевозможных мяс, искрошенных мелко на мелко, с прибавлением внутренностей, крови и уксусу, разваренного сыра и петрушки, тмина и маку, печёного в золе луку и сушеного винограда, мёду и гранатовых зерен…
Перед Фагоном поставлена была тройная порция…
— Кало-ине! — вскричал он, доканчивая мим.
— Кало-ине! — повторили все прочие, торопясь окончить.
— Это чудо, — сказал мне сосед мой — Фатой Афинский не уступает предку своему, который съедал, за спором, одного вепря, одного ягненка, сто хлебцев, и впивал духом одну орку вина.
Второе блюдо было, Белорские улитки в пшене; потом фазаны и куропатки; потом мясо оленье, потом стерлядь, потопленная в Атосском масле, потом жирные плачинды с мясом и с миндалём… потом подали тразимата, т. е. десерт: плоды сушеные, Афинские сахарные оливы, финики и проч.
За каждым блюдом следовал поднос с вином; так как Греки не любили метать одного сорта с другим, то на этот раз было выбрано вино Кипрское ку-мирос.
— Кало-ине! — повторял Фагон.
Частный разговор вскоре превратился в шутки; и остроты посыпались на тучного Фагона, который быстро пожирал все подносимое ему, пыхтел, багровел, и пища погружалась в чрево его как на дно морское.
— Это слитком жирно, нездорово, сказал Люциний — отказываясь от подносимой плачинды.
— «Что слитком жирно, то нездорово, сказал ты» — подхватил подслеповатый Антисфен, набивая нос каким-то врачующим глаза зельем, вывезенным им из Египта, и поставив тавлинку подле себя.
— Но, так как Фагон также слишком жирен, — продолжал он, — следовательно — Фагон нездоров.
Все захохотали; шутка Киника задела Фагона за живое.
Довольный, своим силлогизмом Антисфен хотел еще раз понюхать зелья, но — тавлинка, его исчезла.
— Господа, прошу отдать мою тавлинку! — сказал он с сердцем.
— Господа мои, отдайте Антисфену тавлинку; вы лишили его нос пропитания — подхватил забавник Евбей.
— А так как, все то, что лишено пропитания, — произнес торжественно Фатой, — должно умереть с голода, следовательно, и нос Антисфена должен умереть с голода!
— Браво, браво, браво, Фатой! — раздалось по всему триклинию; хохот общий прокатился громом.
— У-У-У-У! — закричали все, уставив палец на Антисфена.
Он побледнел, в душе его собиралась мстительная гроза, губы задрожали.
Вдруг вошел раб и сказал что-то на ухо Аристотелю. Аристотель заметно удивился, вскочил с дивана и, извиняясь перед гостями, вышел.
Хохот прервался.
— Что это значит? — спрашивали все друг у друга; но только я один понимал в чем состояло дело.
— Странная вещь, — думал я — неужели Антисфен нюхает табак?
Кажется, древние об нем и понятие не имели?
— Скажите, Господин мой, — спросил я своего соседа, — как называется это зелье, которое нюхает Антисфен?
— То βχχο? Вакхово, — отвечал он мне по-гречески.
— Ту-Вакху! табак! — думал я: — так это то самое то зелье, о котором мне говорил Цыган: зелье, предохраняющее от цынготы.
— Не называют ли его петюн или тютюн?
— Может быть πετενον — летучий, или тифос — вонючий.
— Что за чудо: petum, fetens, theffin… puant и ре… понимаю!..
— Не называлось ли оно никотиана?
— Это, я думаю, все равно, что и никеротиана[24]
.— А! так вот он, Г. Нико, посланник Французский в Португалии, который прислал Екатерине Медицс маленькую провизию табаку в подарок, которой очень понравился табак, который и стал называться с тех пор королевин порошок?.. понимаю!