Предначертание

И не только из Багряниновых, подумал он. И хотел бы я знать, причём здесь я. Какова моя роль во всей этой истории. Или я уже выполнил её, и пора убираться ко всем чертям?! Ну, нет. Шалишь. Это не про меня. Вот совершенно.

– Да, – кивнула Рэйчел. – Да, именно. Они обвенчались тайком, а потом уехали сюда, в Англию. Это долго продолжалось, так долго – целых четыре года. По-моему, маме её родня так и не простила этого замужества. А отец… Он так её любил. Когда мамы не стало, он просто не захотел жить. Это было так страшно, Джейк… Я металась между ним и Тэдди, Тэдди такой был маленький, это… Я до сих пор больше чувствую себя его матерью, чем сестрой. Правда. Потом я вышла замуж. Это было очень глупо, на самом деле. Я видела Лайонела всего несколько раз до свадьбы. Ну, он представлялся всем замечательной партией, и… Ах, будь оно всё проклято, Джейк. Нет, он был очень мил. И он был очень, очень интересным человеком… Он даже был, кажется, в меня влюблён. А я… Если бы мама была жива, наверняка она отговорила бы меня. Или уговорила подождать, подумать. Мама была такая умница. Она столько всего знала, и столько читала мне вслух, и рассказывала столько… Она очень много занималась со мной.

– Ты замечательно говоришь по-русски, Рэйчел.

– Ты мне льстишь, – она улыбнулась. – Просто я тебе нравлюсь. Мне никогда прежде не было так легко говорить по-русски, Джейк. Даже с мамой. У меня, наверное, жуткий акцент?

– Конечно.

– Ты невежа, – Рэйчел ухватила его за мочку уха.

– Какой есть, – Гурьев не сделал ни малейшей попытки вырваться. – Это мамин портрет висит у тебя в кабинете?

– Да. Она любила Лондон, и многое любила в Англии. Ей здесь нравилось. Но… Она очень, очень тосковала. Ну, ты знаешь, она ведь больше не могла ездить к себе, туда, в Петербург, и в Багряниново…

– Ты там бывала?

– Трижды. Я плохо помню, я ведь была совсем малюткой. Помню атмосферу… Немного. Помню, что мне нравилось там.

– А в Кронштадте была?

– Кронштадт? – удивилась Рэйчел. – Не знаю. Нет, я не помню. Почему ты спросил про Кронштадт?

– Не знаю. Просто так. Мне показалось.

– Так странно, Джейк. Мы ведь даже могли, наверное, встретиться… Один из маминых кузенов служил в Балтийском флоте. Его убили большевики. Сбросили в море. Как всё это ужасно, Джейк. И ради чего?! Мама так плакала, когда узнала. И когда король отказал Романовым в убежище… Я просто не понимаю, как он мог так поступить. Ведь это ужасно, Джейк.

– Ну, король – не самодержец… Хотя и я этого не понимаю. Настоящие джентльмены так не поступают.

– Настоящий джентльмен – настоящий хозяин своего слова, – с усмешкой, которой Гурьеву раньше не доводилось видеть, проговорила Рэйчел. – Хочет – даёт, хочет – берёт назад.

– Жаль, что я не джентльмен, – Гурьев тоже усмехнулся.

– Лучше бы ты был джентльменом, Джейк.

– Как и те, из «Бристольского кредита»?

– Это всё теперь неважно, Джейк. Если бы мама была жива, всего этого, вероятно, не случилось бы. И мы бы никогда не встретились, – Рэйчел взъерошила Гурьеву шевелюру. – И я не знаю, рада я этому или нет, на самом деле…

– Ты его любила, Рэйчел?

– Кого?!

– Лайонела.

– Почему это важно тебе знать?

– Важно.

– Ты в самом деле не знаешь?

– Что?

– Не может быть, чтобы тебе не рассказали эту замечательную в своём роде сплетню.

– Я не слушаю сплетен.

– Конечно, – она улыбнулась. – Дорогой Джейк. Граф Дэйнборо был до такой степени погружён в свои окологеографические и околоисторические изыскания, что просто не сумел найти времени получить принадлежащее ему по праву – а именно, мою драгоценную девственность. Я рассталась с нею существенно позже, в гораздо более стеснённых и удручающих обстоятельствах. Неужели ни нашлось никого, кто с радостью поведал бы тебе об этом?!

– О, Господи, Рэйчел. Какой ужас.

– Ах, Джейк… Тогда… Как я могла любить то, чего нет?!. Мне казалось… Я ведь была ещё совсем ребёнком. Я просто ничего такого не чувствовала к нему, ни о какой любви даже и речи не было. Может быть, потом я бы полюбила его. Но тогда?! Тогда всё получилось иначе. А потом он уехал в экспедицию, и… Дальше ты знаешь. Потом эта история с наследством, с коллекцией…

– Какой коллекцией?

– У Лайонела была совершенно потрясающая коллекция икон. Из-за неё, я думаю, «Бристольский кредит» так расстарался. И не только икон…

– Драгоценности?

– Он был немного странным, Лайонел, – задумчиво проговорила Рэйчел. – Таким, знаешь… Он очень интересовался иконописным искусством, византийским и русским. Настоящее академическое собрание. Он с такой гордостью мне его демонстрировал… Жемчужиной этой коллекции была, разумеется, Одигитрия[56] Софийская…

– Звучит грандиозно, – Гурьев улыбнулся. – Если ты будешь так добра объяснить мне, что это на самом деле значит.

– Эта икона сохранялась в Софийском Соборе Киева. Была написана для главного иконостаса Софийского Собора в Константинополе, потом исчезла и была вновь чудесным образом обретена, кажется, в пятнадцатом веке. Уже в России. В Киеве. Её похитили накануне войны…

– Ах, та самая, – Гурьев кивнул. – Я слышал эту легенду.