Предначертание

– Что – почему?! Это же ты только что говорил, что я о державе не думаю. Так вот – ты не прав, Гур. Сильно, серьёзно не прав. Я думаю. И не только я. Столько всего нужно сделать – просто голова кругом. Я не хочу в шпионские игры играть, Гур. Неинтересно мне это. Державу из дерьма вытаскивать надо, а не…

– Погоди, погоди, дружище, – Гурьев улыбнулся. – Ты не части. Я как раз прекрасно понимаю, что с тобой – и не только с тобой – сейчас творится.

– Сталин этот грабёж прекратил, – сделав ударение на слове «Сталин», Городецкий сжал кулак так, что хрустнули пальцы. – За одно только это…

– А колхозы?

– А был выход?!

– Нет. Не было. Я знаю, Варяг. А скажи, дружище – что нам, то бишь Сталину, со всеми этими вот активистами, чоновцами, сорокатысячниками, пламенными революционерами-коллективизаторами и прочими товарищами с Лениным в башке и наганом в руке, делать? Перевоспитывать?

– Времени нет, Гур! Ты же сам говоришь. Война на носу. Ты сам – много любишь объяснять, растолковывать, разжёвывать и агитировать? А?

– Терпеть не могу, – покаянно вздохнул Гурьев.

– Что ж ты от Сталина, на самом деле, хочешь?!

– Концепции.

– Ишь ты, какими словами бросаешься, – возмущённо передёрнул плечами Городецкий. – А у кого она есть?! У Бухарина?! У Томского?! У Зиновьева?!

– Мы же условились, Варяг – тонкошеих не брать в расчёт, – Гурьев укоризненно покачал головой. – Какой с них спрос, с тонкошеих-то? А со Сталина спрос – на всю катушку. Именно потому, что заменить его, как ты утверждаешь, некем.

– Ты не согласен?!

– Мы не о моём согласии ведём сейчас речь, Сан Саныч. Мы о концепции говорим. То, что у товарища Сталина никакой концепции чёткой не имеется, как себя вести и что делать дальше – это мне очевидно. Но мысли-то у него ходят в голове какие-то? Ходят, ходят. А ленинцы пламенные ему – и нам с тобой – нужны? Ленинцы. Троцкисты. Нужны, Варяг? Помогут они нам?

– Нет. Ну, то есть, – смотря какие.

– Замечательно. На тех, кто нам поможет, мы самое пристальное внимание обратим. Подумай об этом ещё. А теперь скажи, сколько лет товарищ Сталин со всей этой хеврой, вольницей революционной, которой, как ты совершенно правильно заметил, до России дела нет, которым Англию с Германией и Францию впридачу подавай, бьётся? Давай считать с того дня, как он стал генеральным секретарём. Сколько?

– Почти четырнадцать получается.

– А ты сколько в аппарате уже?

– С тридцатого. Пять лет.

– А теперь – сам смотри. Сталину четырнадцати лет не хватило, как я понимаю. Сколько же он будет их ещё тасовать, перетасовывать? А, главное, с каким результатом?

– Он процесс готовит.

– Какой? Вроде Промпартии, что ли? Это вот, кстати, было глупостью совершенно апокалиптической. И сработано оказалось топорно, скажем прямо.

– Так его в том вины, можно сказать, и нет. Не его идея, не его исполнение. А разваливать, лезть на рожон – для этого поддержку надо иметь соответствующую.

– Не спорю. А сейчас что?

– Зиновьевь и Каменев. Не только они, разумеется.

– Пускай.

– Что значит – «пускай»?!

– То и значит. Пускай. Пускай останется один. Нам с тобой другие не нужны. Или сто штук охмурять – или одного. Чувствуешь разницу? Пусть убьёт всех, кого хочет, Варяг. Это плохой план, я знаю, знаю. Но другого нет. Невозможно. Я уже и так прикидывал, и так, и палец к носу приставлял, и нос к пальцу. Не выйдет по-иному. Вообще ничего не выйдет.

– Не понимаю. Ты же сам только что…

– Объясню. Наставлю. Ты знаешь, как на судне крысиного короля создают?

– Знаю.

– Вот это – единственный метод. Нету другого. Не существует.

– Нет, Гур. Ты точно спятил. Сталин – это тебе не крысиный король. Это…

– У всех есть цена, Варяг. У всех. И у него есть. Надо только её ему назвать.

– Да о чём ты говоришь?!

– Я говорю о концепции. Битый час твержу тебе, а ты – всё никак да никак. Она нужна товарищу Сталину, как воздух, – и он её получит. Но – не просто так. Придётся товарищу Сталину раскошелиться.

– И кто же его заставит?! Уж не ты ли?!

– Я.

Городецкий долго, долго молчал. Зажмурился, потряс головой:

– Что же ты ему продавать собрался? Что у тебя на него есть?!

– Не на него, а для него. Пока не скажу. Пока с ним не поговорю – не скажу. Нельзя.

– А если…

– Не согласится? Согласится, Варяг. На американском деловом жаргоне это называется – «предложение, от которого невозможно отказаться». И хочется отказаться, да никак невозможно. А ещё это называется – в другом контексте – «недружественное поглощение». Но об этом, повторяю, позже. А пока – пусть будет крысиный король.

– А сколько народу в жернова попадёт? – Городецкий смотрел на Гурьева, словно не верил в то, что видит. – Ты представляешь?

– Тебе это больше всего не нравится.

– Мне это всегда во всей нашей истории больше всего не нравилось. Я этого никогда ему не прощу, – Городецкий опустил голову. – И ему не прощу, и себе. Себе – за то, что понимаю: и так нельзя, и иначе нельзя. И ему – за это же: ведь и он понимает. Не может не понимать. И останавливаться нельзя. Выбора нет. Что делать, Гур?!