Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Однако ситуацией следовало воспользоваться, и Белановский сделал вид, что поверил и хочет, чтобы Куницкий подтвердил свои слова делом. Поэтому он предложил ему сначала дать показания по делу «Пролетариата», а уж потом Павел Иванович отпустит его на все четыре стороны.

Куницкий клюнул на эту удочку, оговорив себе право не записывать показаний собственноручно. «Боится оставить свидетельство для историков…» — усмехнулся про себя Белановский, но пошел на это, понимая, что в дальнейшем можно будет шантажировать Куницкого и этим непротокольным признанием, а уж об освобождении его из тюрьмы не может быть и речи.

…Белановский прекрасно помнил долгую ночь в ноябре, когда он, находясь с глазу на глаз с Куницким, точно прилежный школьник, записывал за ним подробную повесть о деяниях «Пролетариата».

Это признание окончательно уверило Павла Ивановича, что он не ошибся в своих предположениях, ибо Куницкий не сообщил ему ничего нового, а рассказал лишь о фактах, известных следствию. Значит, желание служить закону было не более чем хитростью. Куницкий только подтвердил показания многих лиц, а главное, признался в составлении им смертных приговоров. Следовательно, не предательство это, Станислав Чеславович, а простая глупость. Сами же подвели себя под виселицу…

Куницкому понадобилось еще две недели, чтобы понять, что его хитрость не удалась. Его выжали, как лимон, и оставили ждать суда. Отчаянной попыткой выйти из этого положения стало письмо подполковнику, написанное одиннадцатого декабря, в котором Куницкий попытался представить свои непротокольные показания желанием ввести следствие в заблуждение. Увы, Станислав Чеславович, поздно. Игра проиграна… Белановский перечитал текст этого заявления, еще раз проверил себя — не ошибся ли он в выводах? — и нашел свои доводы безукоризненными.

Тогда Павел Иванович положил перед собою чистый лист бумаги и вывел в правом углу: «Его Превосходительству Начальнику Варшавского жандармского управления, Отдельного корпуса жандармов генералу Н. П. Броку».

Следствие закопчено, теперь очередь за судейскими… Он представил себе, как вытянутся лица прокурора Бутовского и его коллег, когда они увидят двенадцать пухлых томов следственных материалов, и с удовольствием потер руки. Да, много бумаги приходится изводить, чтобы искоренить революционную заразу! Шальная мысль пришла ему в голову. А что, если, паче чаяния, Варыньский, Куницкий и иже с ними не затеряются в истории, а когда-нибудь всплывут на поверхность, может статься, будут почитаемы, как ни дико это звучит?! По каким документам господа грядущие историки ознакомятся с их бесценными жизнями? «По жандармским», — усмехнулся про себя Павел Иванович, еще раз обозревая аккуратные стопки исписанной бумаги. Выходит, он вроде летописца Пимена: в любом случае труд его не пропадет даром и не будет забыт. Впрочем, это пустые фантазии. Он знал, что дело кончится судом и исполнением приговора, а дальше путь бумагам один — в архив. И желательно навсегда!..

Постскриптум

Отмеченный начальством за добросовестность, Павел Иванович Белановский продолжит службу в Санкт-Петербурге, где вплоть до выхода в отставку будет столь же усердно и изобретательно искоренять «революционную заразу». Закончит дни свои в 1907 году.

Глава двадцать первая АДВОКАТ

Ноябрь 1885 года

…Вот уж не думал не гадал, что придется вдруг ехать в Варшаву, да еще в такую неудачную пору! На дворе ненастье, за окнами вагона пролетают мокрые деревеньки с покосившимися крышами, капли ползут по стеклу. Таково уж адвокатское житье: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Однако же зачем он взялся за этот конкретный гуж, за этот процесс? Дело, похоже, гиблое.

Владимир Данилович отворотился от окна и перевел взгляд на соседа по купе, кавалерийского полковника с роскошными подкрученными усами, сидевшего напротив, через столик, и тщетно пытавшегося бороться с дремотой. Другой сосед, немолодой русский чиновник с худым желтым лицом и странной фамилией Веселяев, что так не вязалась с его унылой физиономией, отгородился «Ведомостями», но тоже, кажется, подремывал, на что указывал верхний край газеты, мерно клонящийся книзу и вдруг поддергиваемый вверх, когда Веселяев просыпался. Веселяев ехал на новое место службы, полковник же возвращался в часть после отпуска. С обоими Владимир Данилович познакомился еще вчера при посадке в поезд. Четвертый попутчик, прусский коммерсант, по счастью, отсутствовал. Вероятно, сидел за пивом в ресторане.

Спасович вытянул из жилетного кармана часы и щелкнул крышкой. До Варшавы оставалось полтора часа езды.

Он прикрыл глаза и тоже попробовал вздремнуть, но его профессиональная мысль, тренированная долгими годами практики, уже подступалась к ждущему его в Варшаве делу, хотя о нем Владимир Данилович знал пока лишь в общих чертах.