Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Он снова уселся на покрывало. Я же расстегнул рубашку и откинулся спиною на мягкую траву рядом с ними. Я люблю лежать на траве. Надо мною было синее небо, а в нем — редкие белые облачка, первые вестники грозовых туч, что собирались далеко у горизонта.

Людвик начал говорить. Как я и предполагал, вскоре ему стало невозможно сидеть — он вскочил на ноги и, стоя надо мной, принялся размахивать руками и кричать, будто выступал перед тысячной толпою. Пани Филипина тихонько посмеивалась; она смотрела на Людвика, как на любимого сына.

Я понял, что все сплетни про их «роман» — ложь. На любовников так не смотрят.

Я глядел вверх, сощурившись от яркого солнечного света. Голова Людвика с короткими торчащими вихрами на фоне облаков находилась высоко-высоко надо мною, а то, что он говорил, было так же недостижимо и маняще, как облака в синем небе.

Людвик открыл тайну. В ней не оказалось никаких амуров. Ничего личного… Хотя, это как сказать. Может бить, в ней все было личным.

Сначала я хотел обидеться: почему он не сказал раньше? Но я подавил обиду. В конце концов, это была не только его тайна. Кроме того, как объяснил брат, он намеренно берег меня от всех этих дел. Ну что ж, спасибо и на этом…

Итак, главное: в Петербурге Людвик стал социалистом! А наша милая и тихая учительница пани Филипина, оказывается, уже давно была социалисткой!

Но обо всем по порядку.

В Петербурге полно поляков-студентов. Это я знал и раньше. Едут туда отовсюду, в том числе и из Варшавы — слишком уж унизительно учиться в Королевстве нынче. В Питере, по крайней мере, из поляка не стараются сделать русского. Знал я и о том, что польские студенты в столице объединяются в кружки — опять-таки тайные… «Два поляка встретятся за чашкой кофе — вот тебе и тайный кружок…» — ворчал отец. Я с ним согласен. Направление этих кружков, я догадывался, было патриотическое. О чем же могут толковать поляки на чужбине, как не об освобождении своей родины? О чем они могут еще грезить? Однако Людвик сказал, что «патриоты» нынче пошли не те…

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, глядя, как за головою брата прячется круглое кудрявое облачко — только что было, и нет. Сейчас выглянет с другой стороны, из-за правого уха.

— «Позитивизм» — слыхал такое слово?

— Не… — ответил я, стараясь не двигаться и тем не нарушить условия наблюдения за облачком.

— Тогда слушай, — брат шагнул в сторону и выпустил облачко на волю.

Людвик принялся излагать какие-то философские теории. Мне стало скучно. Пани Филипина это заметила и в двух словах объяснила мне — кто такие позитивисты. Это те, кто хочет позитивных изменений в обществе. Они додумались, что отцы и деды наши зря хватались за оружие при первом удобном случае. Ничего они не добились, кроме виселиц и Сибири, а Польша как была разделена на три части, так и осталась. Позитивисты хотят добиться независимости по-другому: с русскими не драться и даже не спорить, прилежно учиться, лояльно себя вести, продвигаться по службе, занимать высокие должности в Королевстве…

— Тьфу, как глупо и противно! — не выдержал я.

— Не скажите, Станислав, — заметила пани Филипина. — Не так уж это глупо, хотя и противно, я с вами согласна. Развитие культуры, науки, ремесел в Королевстве, благодаря господам позитивистам…

— Буржуа, иными словами, — вставил Людвик.

— …может привести к тому, что Польша получит независимость от России. Сначала экономическую, а потом и государственную.

— Хорошо, я понял, — кивнул я, чуть-чуть сдвигая голову вправо, чтобы снова загнать облачко за Людвика. — Но ты же не стал позитивистом. Зачем ты мне о них рассказываешь?

— Для того, чтобы ты понял — какие настроения среди польской молодежи нынче.

— Но что мне до настроений польской молодежи?

— А ты сам — кто?! Разве не польская молодежь?! — заорал Людвик, подскакивая ко мне и наклоняясь.

Опять орут. Так всегда. А я хотел только уточнить: зачем мне все это?

Людвик встряхнул меня — видимо, чтобы вытряхнуть из меня дурацкие вопросы. Я снова улегся на траву. Больше ни о чем не буду спрашивать! Не все ли равно: позитивизм, социализм, нигилизм, анархизм?.. Облака на небе красивые. Они стали плотнее, бока округлились, подошвы отливают уже грозовой синевою. Голова Людвика с буйными перышками его русых волос тоже стала как облако. Или разморило меня на солнце… Я прикрыл глаза и сам не заметил, как задремал. Сквозь сон успел еще услышать что-то про кружок в Петербурге, куда входил Людвик… какие-то незнакомые фамилии, кроме Эдмунда Бжезиньского: Венцковский, Кобыляньский, Гласко, Выслоух, Мондшайн… Проснулся оттого, что Людвик тряс меня за плечи:

— Просыпайся, негодник! А еще обижаешься! Тебе в люльке соску сосать, а не социализмом заниматься!

— Очень нужно, — буркнул я.

Небо уже потемнело, ветер гладил траву поймы, по воде пробегали серебряные пятна ряби. Низко летали стрижи.

Пани Филипина кликнула детей. Мы потянулись лугом к задней ограде сада, куда в это время вышла кухарка Гапа. Она махала нам рукою, крича:

— Панычи, паненки! Зараз бежите до дому! Обид на столе!

Я шел за Людвиком и канючил: