Предостережение

Благодаря постоянному вниманию партии в центре и на местах соотношение прироста производительности труда и зарплаты удавалось удерживать на уровне 1:0,5, что вело к оздоровлению экономической ситуации. В конце 80-х годов производительность падала, объем производства уменьшался, а «зарплата» росла, что и привело к расстройству потребительского рынка и денежного обращения. Как и с чего это началось — об этом в другой главе.

Но не могу не сказать и об ином: как бы широко ни трактовать требования наведения порядка, сводить «год Андропова» лишь к этому — неверно, односторонне. У Юрия Владимировича было Четкое видение перспектив развития страны, он не любил импровизаций и шараханья, а на основе достигнутого ранее и творческого развития марксистско-ленинской теории, планировал обновление социализма, понимая, что социализм нуждается в глубоких и качественных изменениях. Юрий Владимирович считал этот процесс объективной необходимостью и не раз говорил:

— Нам его не объехать и не обойти…

Большое внимание Андропов уделял и развитию нашей политической системы. Но и в этом вопросе считал необходимым прежде всего советоваться с народом: ведь это Юрий Владимирович ввел в практику предварительное обсуждение важных партийно-правительственных решений непосредственно в трудовых коллективах, на заводах.

Все идеи Андропова здесь не перечислить, но в этой книге мне еще не раз придется возвращаться к тому памятному году, когда великая держава начала разворачиваться на новый курс. Хотя здоровье отпустило Юрию Владимировичу мало времени, но он оставил такой глубокий след в истории, что народ помнит, чтит его. Народ принял его призыв: настрой на дела, а не на громкие слова!

Машина, которая везла меня к Андропову, свернула на Рублевское шоссе. Сопровождающий — товарищ из девятого управления КГБ, которое ведало охраной членов Политбюро и секретарей ЦК, сказал, что едем мы в Кунцевскую больницу. Въехав через главные ворота, мы свернули налево, к двум одинаковым двухэтажным домикам. Поднялись на второй этаж, разделись. И мне указали, как пройти в палату Юрия Владимировича.

Палата выглядела очень скромно: кровать, рядом с ней несколько каких-то медицинских приборов, капельница на кронштейне. А у стены — маленький столик, за которым сидел какой-то человек.

В первый момент я не понял, что это Андропов. Я был потрясен его видом и даже подумал: может быть, это вовсе не Юрий Владимирович, а какой-то еще товарищ, который должен проводить меня к Андропову?

Но нет, это был Андропов, черты которого до неузнаваемости изменила болезнь. Негромким, но знакомым голосом — говорят, голос у взрослого человека не меняется на протяжении всей жизни — он пригласил:

— Егор Кузьмич, проходи, садись.

Я присел на приготовленный для меня стул, но несколько минут просто не мог прийти в себя, пораженный тем, как резко изменилась внешность Андропова. Поистине, на его лицо уже легла печать близкой кончины. Юрий Владимирович, видимо, почувствовал мое замешательство, но, надеюсь, объяснил его другими причинами — скажем, просто волнением. И удивительное дело, стал меня успокаивать:

— Расскажи-ка спокойно о своей работе, какие у тебя сейчас проблемы?

Я знал, что предстоит встреча с человеком больным, которому вредно переутомляться, а потому заранее приготовился к ответу, который занял бы не более десяти минут. Но Андропов прервал минут через семь:

— Ну ясно, хватит… Я тебя пригласил для того, чтобы сообщить: Политбюро будет выносить на предстоящий Пленум вопрос об избрании тебя секретарем ЦК. — И снова перейдя на «вы», как бы полуофициально добавил: — Вы для нас оказались находкой…

Принесли чаю, и мы неторопливо беседовали еще минут пятнадцать о текущих делах в стране. Юрий Владимирович был одет не столько по-больничному, сколько по-домашнему — в нательную рубашку и полосатые пижамные брюки. Я вглядывался в его лицо и по-прежнему не узнавал того Андропова, которого привык видеть в работе. Внешне это был совсем другой человек, и у меня щемило сердце от жалости к нему. Я понимал: его силы на исходе.

Попрощались мы спокойно, по-мужски. Больше мне не пришлось увидеть Юрия Владимировича живым, и я навсегда сохранил в памяти тот декабрьский вечер в больничной палате.

А через несколько дней состоялся Пленум, на котором меня избрали секретарем ЦК. Предложение вносил Черненко, который вел Пленум, и сослался на мнение Андропова. Перед Пленумом Константин Устинович со мной не беседовал, да и на заседание Политбюро для предварительного рассмотрения вопроса меня не приглашали. Потом Горбачев рассказал:

— Члены Политбюро очень хорошо встретили предложение Об избрании тебя секретарем. Особенно поддержали Громыко и Устинов.