Эта часть моего выступления вызвала особо бурную реакцию со стороны Шеварднадзе, который взял слово вскоре после меня. И здесь снова обращаюсь к стенограмме Пленума ЦК КПСС, поскольку она весьма показательна:
Я не знаю, зачем после того, как были проведены и парламентские, и специальные, и детективные расследования по событиям в Тбилиси, особенно после рассмотрения этого вопроса на Съезде народных депутатов СССР, понадобилось возобновлять эту дискуссию.
Для того, чтобы еще раз как-то попытаться восстановить истину, хочу сказать, что никакого заседания Политбюро не было, была обычная встреча в аэропорту. Помимо других вопросов, было доложено о тревожных телеграммах из Тбилиси, было сказано, что удовлетворены просьбы грузинских товарищей об оказании необходимой помощи в обеспечении порядка, в том числе о возвращении тех подразделений внутренних войск, которые дислоцированы на территории Грузии и которые были переброшены в свое время в Армению.
Категорически было сказано, была дана категорическая установка Генерального секретаря, Политбюро решить вопрос политическим путем, путем политического диалога. Такие указания, такие рекомендации были даны. Вот все, что происходило в аэропорту.
Я ведь тоже в конце концов имею возможность высказать свою точку зрения. Причем вы все молчите.
Хочу подчеркнуть, что, говоря об отсутствии расхождений между мной и Шеварднадзе, я имел в виду следующее.
Разве в том дело, что вечернее заседание в аэропорту «Вну-ково-2» официально не называлось заседанием Политбюро? Важно то, что вопрос по Тбилиси обсуждался полным составом высшего политического руководства включая Генерального секретаря ЦК КПСС. Важно то, что выработанные на нем политические рекомендации были коллегиально поддержаны. Ни один человек не возразил. Не возразил Шеварднадзе. Но ведь именно он, а никто другой, мог бы сказать:
— Товарищи, я хорошо знаком с обстановкой в Грузии, знаю грузинский народ, его характер, настроения, и я не согласен с принимаемыми решениями. Давайте лучше поступим вот так…
Но Шеварднадзе промолчал. Более того, он не возразил, когда Горбачев дал ему указание утром же вылететь в Тбилиси. Не возразил, но и… не вылетел. К тому же на Пленуме ЦК постарался забыть о своем странном ослушании и признал его лишь после реплики Горбачева.
Кстати, Политбюро ведь не всегда собиралось в Кремле. Именно на встречах и проводах Генерального секретаря не раз коллективно обсуждались и принимались важнейшие политические решения — обстановка порой требовала проявлять оперативность. Зачем же нажимать на формальную сторону?
Что же касается существа нашей «перепалки» с Шеварднадзе, то здесь, конечно, расхождения были. Используя амбициозность и тщеславие Собчака, а также антиперестроечную прессу, кое-кто попытался всю вину за тбилисскую трагедию свалить на Лигачева[2]1
.По сути дела, это удалось, с точки зрения Шеварднадзе, вопрос был уже закрыт — зачем к нему возвращаться? Но интервью в «Огоньке» предоставило мне возможность восстановить истину и наконец-то впервые публично заявить о том, что было на самом деле. Это заявление вынудило Шеварднадзе и Горбачева тоже публично признать: Лигачев говорит правду.
Стенограмму Пленума ЦК опубликовали в «Правде», и очередной мыльный пузырь из грязной воды лопнул. На этот раз гласность восторжествовала. С того момента уже никто не пытался «пристегнуть» меня к тбилисской трагедии.