Предположительно (ЛП)

Даун Купер. Ого, не слышала этого имени долгие годы. Да, она работала здесь. Давным-давно. Первый уровень, отделение ухода за новорожденными. Она прекрасно сходилась с матерями, показывала, как кормить младенцев грудью и пеленать их. Безумно любила деток, иногда даже чересчур, знаете. В этом нет ничего страшного, но она всегда была немного... слишком инициативной. Любила обниматься, целоваться, все свое свободное время проводила с младенцами и их мамочками. Однажды я поймала ее кормящей и укачивающей ребенка в пустой палате. Она была странной, но безобидной.

Потом погиб ее муж, и она ушла в небольшой отпуск, а вернувшись, стала совсем другим человеком. Забывала заполнить карты, теряла сознание в родильных палатах, с роженицами была, как на иголках. Она даже начала петь и молиться над младенцами в отделении интенсивной терапии. Родителей это напрягало. Мне пришлось с ней попрощаться. Последний раз, когда я ее видела, она пришла к нам с дочкой. Я была рада ее увидеть. По крайней мере, она выглядела счастливой. И, не буду лгать, я работала здесь на протяжении двадцати пяти лет, с самого открытия, и никогда не видела, чтобы новоиспеченная мама выглядела такой... нормальной после рождения ребенка. Она сияла. Я думала, это пошло ей на пользу. Казалось, что ее малышка смогла вернуть ее на прежнюю колею.

Мама называет себя целительницей. Говорит, что у нее есть способность исцелять людей, как у Иисуса. Она всегда говорила об этом, когда у нее выдавался особенный день.

— Мои молитвы всесильны! Я могу исцелять слепых, возвращать мертвых к жизни. Такой меня сотворил Бог. Но я берегу свои чудесные молитвы для тебя, малышка.

Она молилась и за Алиссу. И вот, к чему это нас привело.

Тед берет меня за руку, но я едва могу это почувствовать. Всю неделю провела в оцепенении. Я ничего не чувствую, когда он заводит меня в Бруклинский Тех. Стальные двери захлопываются позади нас. Здание напоминает мне детскую тюрьму своими просторными голубыми коридорами и яркими больничными лампами. Запах столовской еды и пота из спортзала, впитавшийся в эти стены, выворачивает мой желудок наизнанку. Я останавливаюсь.

— Успокойся, — смеется он, подталкивая меня. — Все будет хорошо.

Я крепче сжимаю его ладонь.

Мы должны уйти отсюда. Это место опасно. Разве он этого не видит?

Тут полно детей. Они не знают меня, а я не знаю их, но они выглядят так же, как и заключенные в детской тюрьме. Их глаза лишены жизни, бесчувственные, кровожадные. Они чувствуют запах страха, исходящий от меня, как собаки. Они выстроились в очередь перед столом, находящимся вне поля нашего зрения, чтобы пройти еще один тренировочный ЕГЭ. Тед настоял на этом, хотя я уже не видела в этом экзамене никакого смысла.

Мы встаем в конец очереди. Тед пытается отпустить мою руку, но я ему не даю.

— Успокойся, — повторяет он, высвобождая свою руку из моего плена.

Я передвигаюсь в очереди медленными, шаркающими шажками. Каждые три минуты я оборачиваюсь и смотрю в угол, где меня ждет Тед. Он кивает мне и улыбается. Девушка позади меня замечает это и закатывает глаза.

— Как же чертовски слащаво, — бормочет она, и я двигаюсь вперед, опустив взгляд на свои кроссовки. Серые с голубыми найковскими вставками и черными от грязи шнурками. У девушки передо мной кроссовки розовые с бирюзовыми шнурками и бирюльками, свисающими с язычка. Они такие чистые, что с них можно было бы есть.

— Имя?

Женщина за столом выглядит так, будто выросла в приюте. Так бы сказала моя мама, увидь она ее. Загорелая кожа, короткие яркие рыжие волосы, золотая цепочка, куча браслетов, колец и, в довершении, в ушах красовались серьги-кольца.

— Эм, Мэри Эддисон.

— Школа?