Предпоследняя правда

…Зато — Лева, достижение семьи. Все, незащищенная диссертация, вечная коммуналка, все ее обиды перевешивались Левой. Если начать противопоставлять детей, если включить детей в общий счет, то в соревновании ПО ОБЩЕМУ СЧЕТУ Фира победила. Таня ничем не примечательна, ни красоты выдающейся, ни способностей, ни-че-го, а Левой можно любоваться как благословенным цветком, Лева необыкновенный ребенок, будущий великий математик.

* * *

С тех пор как Лева пошел в школу, никто уже не играл с ним как с умной игрушкой, профессор Кутельман занимался с ним математикой всерьез.

Кутельман подарил ему две книги: классическую «Что такое математика?» Куранта и Роббинса и изданные в 1948 году «Начала Евклида». Книгу «Что такое математика?» Лева любовно устраивал на ночь под подушку, словно строчки могли проникнуть в его голову во сне, а с евклидовой геометрией возникли проблемы — психологические.

Книга начинается с аксиом, постулатов, — принимаются на веру определенные вещи, например: «От всякой точки до всякой точки можно провести прямую линию», «Из всякого центра всяким раствором может быть описан круг». Реакция Левы была неожиданной, очень личностной — «а я не верю».

Лева наотрез отказался верить аксиомам, — нужно все доказывать, а не принимать на веру. Кутельман никогда не сталкивался с детьми (или взрослыми), отказывающимися верить постулатам, и эта независимость мышления очень его впечатлила. Он потратил много времени на уговоры — давай проверим, нарисуем циркулем окружности, натянем веревку и посмотрим, правильны ли постулаты… С эмпирическими доказательствами постулатов при помощи веревки Лева согласился, но все же один из постулатов — пятый — проверить было нельзя, можно только поверить. Поверить Лева не захотел, и Кутельману пришлось рассказать ему о неевклидовой геометрии, где две прямые, параллельные третьей, когда-нибудь пересекутся. Лева сказал: я понял, одна геометрия — это то, что мы видим, а другая, неевклидова, живет в другом, тайном мире. Эмма пришел в восторг, — Левина мысль, конечно, была выражена по-детски, но по смыслу совпадала с воззрениями великих современных математиков.

Иногда Кутельман брал Леву и Таню на прогулку. Любая прогулка превращалась в математику. Переходили Аничков мост — есть интересная задача Эйлера о семи мостах Кёнигсберга: мэр Кёнигсберга задал Эйлеру вопрос, можно ли пройти по всем семи мостам, не проходя ни по одному из них дважды. Для других мест находились другие задачи…Ну, а Таня? Таня то плелась за ними, то подпрыгивала впереди, а при случайно услышанных словах «окружность» или «переменная» физически ощущала, как голова наполняется ватой, но на папу не обижалась, понимала, что папе интересно с Левой.

Кутельману было приятно вспомнить классические задачи, заново решить их с Левой, полюбоваться Левиной сообразительностью, — в общем, эти математические прогулки доставляли ему удовольствия не меньше, чем Леве. Однажды профессор Кутельман вдруг поймал себя на том, что рассказывает восьмилетнему Леве о трехмерных многообразиях Пуанкаре и Лева вполне адекватно отвечает. Математики поймут — и удивятся, а остальным придется поверить на слово, — трехмерные многообразия Пуанкаре в разговоре с восьмилетним мальчиком — это завораживает.

Не всякому ученому выпадает удача вырастить талантливого математика, математика с мировым именем, а Кутельману, кажется, повезло… Может быть, именно Лева Резник докажет одну из великих задач, над которыми бьются многие поколения математиков: Великую теорему Ферма, или гипотезу Пуанкаре, или гипотезу Римана.

Одно только смущало Кутельмана. Для прирожденного математика сфера Левиных интересов была слишком широка. Леву интересовало все. Человечество как будто специально копило свои знания для Левы Резника, чтобы он эти знания нежно рассмотрел, погладил, принял в себя. Лева не «проходил», а читал Пушкина, в Эрмитаже зачарованно внимал экскурсоводу, в театре, замерев, смотрел на сцену, в филармонии слушал любую, даже самую сложную музыку, летом изучал в микроскоп червяков и травинки.

Профессор Кутельман списывал это на детскую любознательность. Лева подрастет, и естественное желание внимательно рассмотреть мир пройдет, его перестанут интересовать Пушкин, червяки и травинки. Математик мирового уровня, каким у Левы есть все основания стать, не может отвлекаться на травинки, он должен жить как религиозный фанатик, должен быть сосредоточен на одной лишь математике.