Предпоследний герой

Сене его кооператив дал возможность не считать деньги.

Он даже не знал, сколько их у него. Ни с собой, рассованных по карманам, ни дома, разложенных по пустым банкам из-под растворимого кофе. (Настя брала оттуда по мере необходимости.)

Кроме того, имелись четыре сберкнижки. Их Арсений хранил между переплетами книг – а каких именно, и сам позабыл.

Ваня Тау настаивал, чтобы на часть выручки Сеня покупал доллары. И даже сам приобретал ему «грины». «Зеленые» закупались по грабительскому курсу у моряка-спекулянта, привозившего с Дальнего Востока иномарки.

Обилие денег означало, что для Арсения никогда не было проблемой напиться.

А нужда напиваться приходила все чаще. Она являлась оборотной стороной денег. Вернее, того способа, каким он их зарабатывал.

Вот и в тот зимний день он явился в редакцию «Советской промышленности», объясняя самому себе, что ему необходимо «поставить» бывшим коллегам. Ведь они до сих пор отвечали на звонки читателей по поводу давней «катрановой» публикации – а значит, приносили дополнительных клиентов Арсению и Ване Тау.

Хотя Арсению с Тау уже давно не нужны были никакие новые клиенты. Дай бог разобраться с теми, что уже атаковали медицинский центр.

Советские люди были привычны к очередям. Всюду и везде. В «катрановом кооперативе» их тоже встречала очередь – «черная очередь». Медицинский центр не успевал – да и не мог успеть! – принять всех. Люди, обреченные на смерть официальной медициной, их жены и родители приходили сюда за последней надеждой. За надеждой – выжить.

Активисты вели списки. В них насчитывалось до тысячи больных. Ежедневно в шесть утра и в шесть вечера проводились переклички.

Организовался черный рынок. Место в первой десятке продавалось за десять тысяч рублей. Место в первой сотне стоило тысячу. Многие умирали, так и не успев попасть на прием. Сколько их таких, Сеня не знал. Даже задумываться об этом было страшно.

И самое ужасное, что ничего нельзя было поделать. Каждый день ровно в двенадцать Ваня Тау выходил на крыльцо медицинского центра. Он увещевал собравшихся. Он говорил о том, что лекарство не апробировано. Он объяснял, что центр не берется за лечение тех, чья болезнь запущена. Он уговаривал людей разойтись. Он умолял не питать напрасных иллюзий.

Все было бесполезно. Очередь только прибывала. Случаи выздоровления или ремиссии – не такие уж, признаться, и частые – немедленно делались достоянием гласности.

Чем меньше Арсений и Иван пытались изображать из себя кудесников, тем упорнее общественное мнение представляло их именно таковыми.

Дважды в месяц Арсений летал в Южнороссийск. Умолял деда Кирилла: больше, больше, больше ловить акул!.. Больше, больше присылать в Москву лекарства!..

Арсений организовал в родном городе настоящую рыболовецкую артель. На него работали уже полтора десятка моторок с экипажами по два человека. За каждого выловленного катрана Арсений приказал платить по сто рублей.

К несчастью, начались зимние норд-осты. Ветер в южнороссийской бухте порой поднимался такой, что в море не выйдешь. И Арсений, случалось, возвращался в Москву с пустыми руками.

Как он ни был занят, всякий раз в Южнороссийске Сеня ездил на кладбище к деду. Приносил ему цветы. Просил у него прощения. Прощения – за то, что использует его рецепт не только во благо людям – как мечтал дед, – но и для собственной наживы.

А потом Арсений, некрещеный и не воцерковленный человек, шел в единственный в городе храм. И там горячо молился: просил прощения у бога – и даже однажды заплакал прямо в церкви.

Сеня плакал, оттого что понимал: он уже ничего не может поделать. Он выпустил из бутылки самого страшного джинна – химеру под именем Надежда. И загнать ее назад, сделать вид, что ничего не было, ему уже никогда не удастся.

И чтобы не мучиться угрызениями совести, ему оставалось только одно: забыться. То есть забыть себя.

И единственным верным для этого средством была выпивка.

Вот и сейчас он только уговаривал себя, что ему надо проставиться бывшим коллегам из «Совпромышленности». На самом деле он просто искал повод напиться – все равно где и все равно с кем.

В редакцию Арсений пришел с сумкой, полной водки. Достать «огненную воду», несмотря на талонную систему, «борьбу с пьянством и алкоголизмом» и дикие очереди, не составляло труда. Были бы деньги!.. И он заходил с черного хода в магазин «три ступеньки» на улице Осипенко и платил – все равно кому: грузчику, заведующей или продавцу – по пятнадцать рублей за поллитру вместо червонца.

Да, были бы деньги… И тогда очень многое, даже в Советском Союзе, переставало быть проблемой.

Это и утешало, и отчасти примиряло Арсения с его новой работой.

Несмотря на водочные подарки, радость, с какой Арсения встретили в бывшей редакции, выглядела натужной. За ироничными вроде бы подначками («А-а, наш буржуй явился!.. Капиталист!.. Скоро будешь пароходы скупать?.. Или газеты?.. Давай, нас купи!..») крылась самая натуральная зависть. «Знали бы они, чему завидуют!» – горько думал Арсений.

Несмотря на подколки, он прилежно выпивал вместе со всеми, кочуя из комнаты в комнату.