Предрассветная лихорадка

В день Рождества они вышли из лагеря, пешком добрались до станции и забрались в отправлявшийся как раз поезд.

…Как ты думаешь, дорогая Лили, что, если в следующем номере “Виа Свецика” опубликовать такой текст: “Объявляем о нашей помолвке”? Только это! И наши имена.

Милый Миклош! Напиши также мамочке! И на какие деньги ты это сделаешь?! А знакомому епископу ты уже написал?

Они провалились уже при первой встрече с кондуктором. Он смотрел на них с изумлением. И дважды им повторил:

– Билеты, пожалуйста. Ваши билеты.

Мой отец мило улыбался:

– Нет билетов. У нас нет денег. Мы венгры, больные из лагеря, из Авесты.

Но кондуктора это ничуть не разжалобило.

На следующей остановке он высадил “зайцев” из поезда и доложил о них начальнику станции.

От Авесты они отъехали только семнадцать километров. Кто-то распорядился, чтобы двух беглецов доставили назад в лагерь междугородным автобусом. И на этот рейс билеты им были уже не нужны.

А в Авесте тем временем заседала могущественная комиссия, на которой решали, как наказать отца за его поведение.

Дорогая, единственная моя Лилике! Полчаса назад нас вернули в лагерь, где разразился грандиозный скандал! Тарарам был такой, что не берусь тебе описать.

Линдхольм снова сделал отцу рентген. А на следующий день пригласил его, чтобы ознакомить с результатами. Мой отец сел, закрыл глаза и затеял опять свою игру с судьбой – балансирование на стуле. Откинувшись назад, он оторвал передние ножки стула от пола. Теперь нужно было сконцентрироваться и, удерживая равновесие, перемещать центр тяжести еще дальше назад. Если удастся зависнуть в самой верхней точке, положим, на пять секунд, то, значит, поправился. Окончательно!

При этом они разговаривали о последствиях его побега. На сей раз главный врач говорил с ним сочувственно-мягким тоном:

– Наломали вы, Миклош, дров. Директор лагеря и куратор в ярости.

Мой отец отклонялся на стуле все дальше.

– И что они могут мне сделать?

– Переведут вас.

– Куда?

– Кажется, в Хёгбу. Есть такая деревня на севере. Мнение специалиста их не интересует.

– Но за что? За то, что я попытался навестить двоюродную сестру?

– За нарушение правил. За побег. Обращаю ваше внимание, Миклош, что это уже второе ваше исчезновение за короткое время. Но вы должны знать: я на вас не сержусь. Вообще-то я понимаю вас. Вы, очевидно, думаете: а не все ли равно!

Стул под моим отцом приблизился к верхней точке дуги. Шлепнется он сейчас или нет? Это был главный вопрос. Мой отец поинтересовался:

– Что показал вчерашний рентген?

– Не могу вас порадовать, как бы мне ни хотелось. Каждый следующий снимок, в том числе и вчерашний, лишь подтверждает, что ваши легкие…

Бац! Передние ножки стула с грохотом опустились на пол. Мой отец в упор посмотрел на врача:

– Но я все равно поправлюсь!

Линдхольм вздрогнул от стука. Он поднялся и, не глядя отцу в глаза, протянул ему руку:

– Не пойму я, что вы за зверь такой, Миклош. Наив-ный и вместе с тем одержимый. Упрямый и обаятельный остолоп. Я вас полюбил. Очень жаль с вами расставаться.

* * *

Весть об изгнании из Авесты нисколько не потрясла моего отца. Он тут же нашел на карте Хёгбу, куда ему предстояло переместиться. Беспокоило только, что теперь он окажется еще дальше от Берги. Он отправился в комнату старшей сестры.

– Не могли бы вы мне еще раз одолжить чемодан?

Марта, Микки Маус, как он называл ее про себя, шагнула к отцу, без слов поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. А потом перешла к наставлениям:

– По утрам принимать лекарства. И бросить курить. Обещаете? Так скрепим уговор!

Они пожали друг другу руки.

Во второй половине дня мой отец начал паковать вещи. От всего лишнего он решил избавиться и уместить все свои пожитки в видавший лучшие времена чемодан. Белье много места не заняло, но была еще куча книг, разных блокнотов, газет! И разумеется, письма! В той самой огромной коробке.