Предрассветная лихорадка

Эрик решил, что лучше уж поскорее закончить весь этот цирк. И принялся уплетать картошку.

– Вполне съедобно. Неплохо. Чего вам не нравится…

Но его уже сильно подташнивало. Он то и дело пил воду. И продолжал героическое сражение с внушительной порцией. Управившись с последней картофелиной, он поднялся и, едва не упав, ухватился за край стола. Мой отец взял его за плечи и повернул к себе:

– Вы, конечно, прекрасно знаете, что наше питание вплоть до последней картофелины оплачивает ЮНРРА – администрация помощи при ООН! И не надо считать обитателей лагеря попрошайками, которые должны целовать вам руки за гнилую картошку!

Парни зааплодировали. Именно этого они и ждали от моего отца, такого тона – иначе за что же ему платить?

Эрик, сдерживая икоту, схватился за живот:

– Вы неправильно понимаете ситуацию.

И упал. Живот его раздирала такая боль, что он царапал ногтями пол, готовый вот-вот зарыдать.

Глава шестнадцатая

В Берге все обитательницы лагеря обедали вместе, за столами, сдвинутыми в три длинных ряда. В помощь двум работницам кухни, обслуживающим столы, на неделю назначали еще трех дежурных, но и их было недостаточно. Накормить сто шестьдесят девушек удавалось только за полтора часа.

Эмиля Кронхейма в столовую проводила не-улыбчивая директриса. Раввин уж привык к строгим полувоенным порядкам, царившим в таких лагерях, но зрелище это всякий раз приводило его в уныние. К директрисе у него была только одна просьба – предоставить ему отдельное помещение где-нибудь поблизости от столовой.

Юдит Гольд сидела достаточно далеко от входа, но как будто что-то почувствовала. Неожиданно для себя она вдруг повернулась к двери. Дверь отворилась – и на пороге появился раввин! Юдит стало не по себе, ее прошиб пот. Она попыталась сосредоточиться на еде, концентрируя все внимание только на ложке, окунаемой в красный томатный суп.

Директриса направлялась к ним. Вот она уже возвышалась рядом. Юдит Гольд еще глубже уткнулась в тарелку.

– К вам посетитель, – тихо шепнула начальница.

Юдит вскинула голову. Ей было странно, что никто не слышит, как громко колотится ее сердце.

Лили поднялась:

– Ко мне?!

– Из Стокгольма. Господин раввин. Он хочет поговорить с вами.

– Раввин?! Из Стокгольма?!

– Поторопитесь. Он должен уехать обратно двухчасовым поездом.

Лили посмотрела поверх голов на Эмиля Кронхейма, который стоял у входа. Раввин дружелюбно кивнул ей.

Рядом с огромным залом столовой было помещение поменьше. Со столовой его связывало застекленное окно, через которое когда-то, видимо, подавали еду. Юдит, стоило ей немного вытянуться, могла наблюдать за ними. И время от времени ее так и тянуло бросить взгляд в сторону окна. Юдит видела, как они представились друг другу, а потом сели. У нее задрожали руки, и пришлось отложить ложку в сторону. В том, что раввин не выдаст ее, не разоблачит, Юдит Гольд нисколько не сомневалась. Но все же ее почему-то терзала и грызла безысходная тягостная тоска.

Расположившись в тесной бывшей раздаточной, раввин выложил на стол свой карманный брегет и завел пружину. Размеренный ход часов, по его расчету, должен был создать общее настроение. Какое-то время они слушали тиканье, потому что Лили тоже не собиралась нарушать молчание. Когда раввин счел, что достигнут эффект “стеклянного колпака”, без которого душеспасительные беседы не стоят ломаного гроша, он наклонился вперед и пристально посмотрел на Лили:

– Ты потеряла Бога.

Карманные часы продолжали тикать.

Лили не спросила, как смеет этот незнакомый мужчина заглядывать в ее душу. И даже не удивилась тому, почему ее это не удивляет.

– Нет. Это Бог потерял меня.

– Это недостойно – придираться к таким мелочам.

Лили пожала плечами. Стол был накрыт вязаной салфеткой. Она стала ее теребить.

– А кстати, с чего вы взяли? – спросила она.

Раввин откинулся на скрипнувшем под ним стуле.

– Это не важно. Знаю. У тебя ведь и крестик есть?

Лили покраснела. Как он догадался? Она ощупала в кармане конверт, в котором хранила маленькое распятие. С тех пор как они покинули Экшё, она надевала его всего один раз – когда упрашивала директрису разрешить ей поездку. Но это не помогло.

– Да. Крестик есть. Мне его дали. Нельзя?

Кронхейм погрустнел:

– Скажу прямо – от радости я не прыгаю.

Брегет размеренно и неспешно отсчитывал время.

– Послушай, Лили. Нас всех точат сомнения. Малые и большие. Но это еще не повод для того, чтобы отворачиваться.

Лили ударила по столу. Брегет подскочил, как резиновый мячик.

– Вы там были?! Вы с нами ехали?! Вы ехали в том вагоне?!

Она говорила шепотом, но кулаки ее сжались и тело напряглось как струна.

Кронхейм показал на других, на тех, что сидели за стеклом в столовой:

– Я не буду тебя утешать, дескать, то было испытание. Нет, после того, что было, я не смею тебе так сказать. Бог тебя потерял – хорошо. Вернее, нехорошо, я тоже с ним из‑за этого спорю. Спорю и гневаюсь. Я ему не прощаю! Как он мог с нами так поступить? С тобой! С ними!