Предрассветные миражи

— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — Сколько же можно мучаться? Его и так Бог миловал — он не страдал годами, как многие с его диагнозом. Несколько недель — это не так много по сравнению с бесконечными месяцами.

Я даже кивнуть не смогла. Страдание — это страдание. Невозможно сказать, как и сколько лучше страдать, все равно это ужасно.

Глеб ждал меня в том же саду. Уже вовсю осыпались листья, хотя осень только-только вступала в свои права. Кристина оставила нас вдвоем, видимо, он попросил ее об этом заранее.

— Простите, Женя, что я потревожил вас.

— Нисколько. Даже не вздумайте извиняться.

— У меня к вам просьба. Очень личная.

Он протянул мне плетеную корзинку в виде шкатулки с крышечкой. Все это время она лежала у него на коленях, и он нежно поглаживал ее, словно одна мысль о ее будущей хозяйке наводила его на приятные мысли.

— Это для Киры. Небольшой сувенир. Передадите?

Я кивнула, протянув руку.

— Скажите, что я оставил его перед отъездом. Я не хочу, чтобы она подумала, что я не попрощался с ней.

— Но почему бы вам…

— Нет, нет! — предостерегающе воскликнул он. — Я не буду делать это сам. Я не имею права тревожить ее. Зачем? Она так любит свою жизнь. У нее все впереди. Она как парус, туго натянутый ветром, мчит свою лодку вперед. Какое право я имею ее останавливать? Я просто прохожий в ее жизни. Случайный прохожий, испивший из колодца ее энергии и жизнелюбия. Хотел бы я оказаться в ее лодке и умчаться за горизонт…

Глеб смотрел не на меня, а в невидимую точку вдали. Он разговаривал сам с собой.

— Я бы так много хотел ей сказать… И у меня есть что сказать. Но я не имею права. Она не должна страдать. Я не хочу, чтобы она страдала.

Теперь он уже смотрел на меня, вспомнив о моем существовании.

— Там, в шкатулке, очень важная для нее бумага. Скажите ей, что я нашел это для нее. Что это и есть настоящая правда. Пусть больше не переживает понапрасну. Ей надо увидеть эти бумаги как можно раньше. — Он вздохнул. — Позже, когда она узнает, где я, она поймет, что это было моим прощанием. Только, пожалуйста, не говорите ей о смерти. Дайте ей время подзабыть меня, хорошо? Тогда ей уже не будет так больно. Она ведь вряд ли узнает обо всем сразу, как вы думаете?

— Если уедет, то вряд ли, — пробормотала я. Боже, о чем мы говорим? Обсуждаем его смерть и сроки оповещения! Трагическое безумие.

— И еще одно, Кристина. Моя милая девочка. Позаботьтесь о ней. Она храбрится, но на самом деле ей очень тяжело. Ей нужна поддержка. Вы понимаете ее, она верит вам. Поддержите ее, хорошо? Особенно в первое время. Не дайте ей… Не дайте ей сломать свою жизнь.

Я молча кивнула, говорить уже просто не могла из-за комка в горле. Я не совсем поняла его последние слова, но в данный момент это казалось неважным. Хотелось лишь одного — успокоить Глеба, дать ему любые обещания, лишь бы он не волновался, лишь бы почувствовал умиротворение.

— Ну все. Я устал. Идите, Женя. Спасибо.

Я подозвала Кристину. Пока она подошла, он уже уронил голову на грудь и вновь погрузился в сон. Морщины изрезали черными тенями исхудалое лицо. Грудь мерно поднималась и опускалась, лицо было спокойным, только глазные яблоки двигались под закрытыми веками, просматривая неведомые нам сны.

— Это действие наркотиков. Ничем другим боль уже не снимешь, — пояснила она. — Пойдем, нам пора.

В машине она спросила меня:

— Ты ведь выполнишь его просьбу?

— Насчет Киры?

— А он тебя еще о чем-то просил?

Я молчала.

— Обо мне что-то говорил? Не слушай, — махнула она рукой, — я справлюсь сама.

— Кристина, а можно спросить? Почему…

— Не спрашивай ни о чем. Не сейчас. — Ее лицо окаменело, как у человека, всеми силами пытавшегося не расплакаться. Ей это удалось, но было видно — одно мое слово, и она разрыдается. Я замолчала.

Мне казалось непостижимым все происходящее. Глеб умирал и перед лицом смерти думал о Кире. Кристина привезла меня, зная об этом, и еще просит выполнить его просьбу. Что это? Такая странная любовь? Мне показалось, что и Глеб знал о ее чувствах к Андрею и тоже реагировал спокойно. Семья со свободными отношениями? Ну, допустим. Но одно дело закрывать глаза на внесемейные отношения, другое — потакать им. Ведь совершенно очевидно, что эти Кристаллинские дорожат друг другом и между ними какая-то особая, необъяснимая, но крепкая связь. Да и ребенок… Разве не она сама говорила мне о своей любви к отцу ребенка? И при этом Кристина смотрела на любовь Глеба к Кире, как на удачную игрушку, лучик света, нечаянную радость для него. Если что ее и беспокоило, так это то, что Кира, возможно, недостойна его любви. Может, приближение смерти делает людей другими и заставляет их ценить то, что в обычном состоянии не принимается в расчет? Я представила себя на месте Кристины. Нет, я бы так не смогла. При всем моем уважении к ней и Глебу, я так и не могла понять их тайны.