Предрассветные миражи

— Я не знаю, что тебя мучает, но ты должна найти в себе силы освободиться от этого. Ты заслуживаешь счастья, ты полна энергии и желания жить, но ты сама себе не даешь возможности наслаждаться жизнью, вдохнуть свободно, без обязательств доказать всем свою состоятельность. Поверь, все и так знают, какая ты замечательная, и любят тебя. Зачем постоянно это доказывать? Что тебя гложет? Я не вправе даже пытаться это узнать, но мне так жаль смотреть, как ты сама себе обрезаешь крылья.

— А если, — медленно проговорила Кира, — если вы не правы?

— В чем именно?

— В том, что у меня нет причин что-то доказывать, добиваться любви?

— Я не могу в это поверить. Я достаточно разбираюсь в людях.

— Но не в моем случае.

Кира посмотрела на Глеба, прищурилась. Почему бы нет? Почему бы не рассказать наконец кому-нибудь о том, что ее гложет? И кто лучше, чем Глеб, тонкий, все чувствующий Глеб, поймет ее? И потом — он уезжает. Ей не придется потом оправдываться перед ним, даже если он не поймет ее.

— Я убила своего младшего брата.

— Ты? Когда?

— Давно. Когда мне было три года. Ему тогда было полтора.

— Как же ты можешь знать, что убила его? Тебе родители это сказали?

— Нет. Они как раз молчали об этом всю жизнь и сейчас скрывают. Говорят, что он болел и умер из-за этого.

— Тогда почему ты так уверена, что виновата ты?

— Я все помню. Помню, как бросила в него какую-то игрушку, он повалился на пол и стал синеть и задыхаться. Помню, как мама бегала вокруг, пытаясь что-то сделать. Трясла его. Помню, как я кричала. Долго, не переставая, до рвоты. Я не помнила этого раньше, потому что не хотела помнить.

— И когда же ты… когда ты все вспомнила?

— Недавно. Я сделала вид, что поверила в историю о его болезни и что ничего другого не помню. Зачем причинять родным боль? Они и так страдали всю жизнь.

— Но почему ты не допускаешь, что твоя память и сейчас играет с тобой злую шутку, искажая воспоминания? Почему ты не веришь версии родителей?

— Потому что я помню, как он умер. Я вспомнила, понимаете? И мне стало, как ни странно, легче. Потому что после этого я поняла, почему всю жизнь испытывала подспудно чувство вины, почему старалась угодить во всем родителям, почему боялась их разочаровать. Заблокировав воспоминания, я запрограммировала себя на искупление вины. Я жила, как робот, повинуясь своим комплексам, а не истинным желаниям. Только теперь я могу посмотреть на себя со стороны. Удивительно, что никто никогда не говорил мне об этом. Так что… — она скривила рот, — рядом с вами стоит робот, Глеб. Чувство вины — страшная штука. Можно сказать, тридцать лет моей жизни выброшены на свалку.

Глеб сочувственно смотрел на ее уставшие глаза.

— Мне все же кажется, что ты не права в том, что держишь это в себе. Кому еще ты рассказала?

— Никому. И вас прошу никому не говорить. Спасибо, что дали мне выговориться. В общем-то, я уже справилась с этим. Я же говорю — мне даже стало легче. Я выплакалась, конечно, но потом поняла, что я ведь не виновата ни в чем, я не сделала это специально, и я уже ничего не могу изменить. Это все в прошлом. А я привыкла жить настоящим. Не думайте, что я схожу с ума. У меня крепкие нервы. Теперь я хочу научиться жить по-новому, без этой занозы в голове. Надеюсь, у меня получится.

— Надеюсь.

Глеб прижал ее к себе на одно мгновение и тут же отпустил.

— Никогда не знаешь, где еще судьба подставит тебе подножку…

— Никогда, — эхом вздохнула Кира.

Попрощались они как-то скомканно. Она не находила слов, он — и не пытался. Просто молча смотрел на нее, держал ее ладонь в своих. Смотрел так, как будто уезжал в Тибет навсегда. Он даже не стал настаивать на том, чтобы проводить ее до дому, как обычно делал. Кира ушла смущенная и растерянная, занятая своими мыслями, где уколы совести за Глеба, тревога за него и грусть от собственных воспоминаний смешались с радостью за Андрея и их будущее, а Глеб все стоял на речной пристани, щурился от лучей заходящего солнца, пряча во взгляде что-то так и непонятое Кирой.

Через некоторое время она получила от Глеба прощальный подарок. Он передал его через третьи руки, увидеться они так и не смогли. Она прорыдала над его посланием не один час и наконец избавилась от мучавшей ее боли. Она никогда не задавалась вопросом, как у него оказался этот документ, она просто верила, что такой человек, как Глеб, может все, если захочет. Откуда ей было знать, что Глебу пришлось подключить друзей из ФСБ, которые перерыли весь архив в поисках заключения о смерти некоего Доронина Антона Викторовича, умершего в возрасте пятнадцати месяцев двадцать шесть лет назад. Все это уже не имело значения. Главным было то, что маленький листок бумаги смог сделать то, что не смог бы сделать ни один психотерапевт в мире — он навсегда примирил Киру с родителями, семейным прошлым и своими воспоминаниями.

Глава 10