Предрассветные призраки пустыни

— Не суди обо мне по тому, как я овец пасу, а суди по тому, какую плату за то получаю, — похвастался Джунаид-хан. Он окинул сидящих тяжелым взглядом: как мало осталось соратников! Ох, поредели их сотни! Одни люди убиты, другие изменили, а третьи хотя и ходят в сотниках, командирах десяток, но того и гляди дадут стрекача в первом же бою… В иных сотнях не больше двух-трех десятков джигитов. И на тех надежды мало. Скрывая это даже от себя, Джунаид-хан опасался, как бы не пронюхал о том Гуламхайдар: тогда от англичан милостей не жди.

— Большевики тоже прислали в аулы и нам в лагерь караваны всякого добра, — продолжал хан. — Покупают дайхан… Не выйдет! Да, слышат мои уши, кое-кто из нас рассопливился — дескать, смотри, какие большевики добрые…

В водянисто-зеленоватых глазах басмаческого главаря мелькнула улыбка. Даже самые близкие ему люди больше всего боялись этого блеска. Джунаид-хан опустил тяжелые веки:

— Кто боится борьбы, пусть уходит сейчас же, с женами, детьми. Ни одного труса не тронем! — Хан поднял веки, впиваясь в каждого острыми рысьими глазами. Он нагло провоцировал своих сподвижников. Прояви кто малейшее колебание, отведи глаза под его взглядом — тут же расстреляет. Это знал каждый.

— Одну ночь даю на раздумье. Утром будет поздно. Тот, кто не уйдет сейчас, останется со мной до самого конца света.

— Оружия у вас теперь много, — заметил носатый перс. — Да какого оружия! Такое большевикам и не приснится… Одержите хоть одну победу, и вам на помощь придут друзья… А пока можно вооружить целых два полка. К вам идет еще один караван…

В ханскую юрту с грохотом ввалился увешанный оружием Хырслан-бай: маузер висел на правом боку, на левом за широкий кожаный пояс был заткнут зачехленный длинный нож, которым можно достать до сердца верблюда, за спиной виднелось дуло английского винчестера. На широкой груди перекрещивались туго набитые патронами пулеметные ленты, сверху висел мощный цейссовский бинокль.

Сидевшие в юрте тихо ответили на приветствие Хырслан-бая. Когда Хырслан уселся, ишан Ханоу привычным движением поправил чалму, поднялся с места и забормотал заупокойную молитву. В юрте все последовали его примеру.

Нуры краешком глаза следил за Джунаид-ханом, Эшши-баем. На их лицах не дрогнул ни один мускул, смиренно-скорбные, с опущенными долу глазами, они шевелили губами, усердно молясь. Ишан громко произнес заключительные слова молитвы — «Алла акбар!», все стали утешать Хырслан-бая:

— Да озарится светом загробный мир твоего брата…

— Дурды-бай был золотым человеком…

Духовник, грузно усевшись на место, раскрыл было рот, чтобы о чем-то спросить, но вовремя поджал губы: Джунаид-хан нетерпеливо повел плечами. Хырслан-бай ждал, что скажет хан.

— На все воля аллаха, — сокрушенно вздохнул Джунаид-хан. — Что не рождается, то не умирает. Перед смертью все равны, богатый ли, бедный, мусульманин или иноверец. Пробьет час, никто от нее не уйдет. Никто от нее не откупится… Думка за горами, а смерть за плечами. Лучше не скажешь… Мужайся, мой друг Хырслан-бай! Жаль, что ты сам не смог похоронить брата…

— Думка за горами, а смерть за плечами, — Хырслан, повторив слова хана, затрясся в беззвучном рыдании и, едва справившись с собой, плаксиво продолжил: — Дурды-то умер не своей смертью… Он даже не принес еще в жертву белого барана в знак благодарности богу. Ему бы жить да жить…

— Он доверился разговорам с красноармейцами… Они увели его отряд в Ташауз…

— Я знаю, его убил Аманли Белет…

— Да, — кивнул Джунаид-хан и пронзительно ощупал глазами Хырслана. — Русские не режут людям глотки, они расстреливают… Голову незабвенного Дурды-бая унес туркмен. Аманли Белет был у меня в гостях, но я отпустил его… У нас, туркмен, гость почетнее отца, и обычаи предков для нас святы…

— Не в твоем же доме я его убью, хан-ага! — выдохнул Хырслан-бай. — А почему гостю можно убивать людей хозяина дома?

— Тебе, дорогой Хырслан-бай, я не называл ничьего имени, — Джунаид-хан говорил вкрадчиво, даже ласково, радуясь, что ему удалось заронить семя сомнения в душу Хырслана, в душу этой дикой, необузданной натуры. — Если даже убийца тот, о ком ты думаешь, то какая тут его вина? Не снял бы он головы Дурды-бая, ему бы не сносить своей…

— Я разрублю его тело пополам и отдам шакалам, — хмуро проговорил Хырслан-бай.

ЗАПАДНЯ