Предшественник

Вдоль дороги такие деревья, брошенные в другое время. Есть и новенькие. Вот тема, а не о новом методе! Грош цена передовым технологиям с такой дорогой!

Директор леспромхоза, немолодой дядька (лицо немного мансийское) отказался поднимать брошенные стволы. Дорогу, говорит, в этот район тайги будут ремонтировать.

– Как вас, товарищ… Гусев…

– Гусельников.

– Вы не сын того Гусельникова? – кивает вверх.

– Давайте обо мне – не будем!

– Может, вы сын не того Гусельникова? – он так глядит на меня, будто сличает с оригиналом.

– Я должен докладывать, кто мой отец, как этот Долгорукий, который хотел быть богатым, как Ротшильд?

Теперь он глядит непонятливо.

Бийкин эрудирован, в отличие от директора Паршина. Читал роман Достоевского «Подросток», там главный герой с княжеской фамилией, но не князь, и вынужден объяснять это каждому.

Ладно, хоть одобряет агитационную беседу с коллективом конторы в помещении бухгалтерии.

– Правильно! Бросают, – выкрик одной дамы.

Призываю! И – тишина, и другая тётка:

– Так вы велите нам туда ехать хлысты тягать?

– Конечно!

– А наша работа?

– Вашу – вечерком. Я бы один, да у одного сил не хватит.

– Вы не имеете права снимать контору на какие-то работы. Для такого дела нужен погрузчик, стоимость выйдет дороже валки нового леса.

– Кто опрокинул, тот пусть и едет!

– Прекратите! – Обращение ко мне директора Паршина.

– Вы будете платить из своего кармана!

– Ну, и Гусь, – улыбка.

Смех тихий, громче, и уж вся контора – в гогот…

– Откуда этот парень?

– А я, дура, хотела бревна тягать…

Они хохочут. А я… вижу на стене, как на экране, Владимира Ильича (кепка, бревно на плече).

У крыльца – Валуй:

– Ну, ты выдал! Они прямо полегли! Ты безобразный в командировках!

В гостинице он умолкает, глядя на мои манипуляции со шприцем. И удрал, явившись наутро к обратному поезду.

Как-то в первые дни работы Бийкина (Валентины в комнате не было) они с Федей (так, к слову пришлось) о наркомании, которой нет.

И тут из фотобудки – Валуй:

– Он эн-та… шприц из чемоданчика, спирт в пузырьке и эн-та, ампулу, вот! – движение, будто делает в руку укол.

– Ты бы не подслушивал! – одёргивает Фёдор. – И не плети небылиц!

– Не плету! Ширялся он!

Валуй врать не умеет. Теперь такое объяснение выглядит нормальным. Наверное, этот, на западный манер одетый сынок богатеньких родителей, был наркоманом?

А брошенные деревья обратно грузить дорого. Хозяина нет. Умелого, но бескорыстного. Придёт ли когда этот, новый человек? Какая-то беспросветность, тема, на которую они толковали с Валей, Федей и с Кочниным в редакции, когда засиделись накануне новогоднего праздника, но в ожидании будущих праздников и лучших времён…

О той комедии в конторе Паршин хмыкнул: «Этот ваш Гусь…», хотя, кто-кто, а он не путает фамилию, он невольный автор той мистификации, о которой нервно болтал Муратов.

В дневнике хватает наивности избалованного мальчика, но не такой он глупый, каким думал его увидеть, впервые открыв амбарную книгу.

Бийкин и сам недавно (пятого февраля) – в Улыме, обратно – лесовозом. Пренеприятная история. Некий праздник, о котором он накатал полосу, немаленькую, хоть и в два раза меньше формата газеты «Правда». Правду накатал? Конечно. Но не всю.

Пятое февраля был как бы и не зимним днём. Горело солнце накануне, во вторник. И накатила обманная весна, и народ в неё поверил. Народ, который не один мороз вытерпел, верит в любую оттепель, радуется ей, как дитя. Бийкин – не народ, и его не проведёшь.