Предшественница

Потом, когда мы лежим в темноте, он тихо говорит: помнишь, как мы отметились в том отеле, в Бельфоре?

Мы тогда поставили себе дурацкую задачу: за неделю позаниматься сексом в каждом номере.

Больше он ничего не говорит. Тишина затягивается, и в конце концов я засыпаю.

Сейчас: Джейн

Я устраиваю маленькое новоселье: приглашаю на обед нескольких друзей. Миа и Ричард приходят с детьми: Фредди и Мартой, а Бэт и Пит приводят Сэма. Миа – моя ближайшая и самая старая подруга еще с Кембриджа. Разумеется, я знаю о ней кое-что, чего не знает ее муж. Например, незадолго до свадьбы она переспала на Ибице с другим мужчиной и даже собиралась разорвать помолвку, а когда была беременна Мартой, думала сделать аборт, потому что после рождения Фредди у нее была очень тяжелая послеродовая депрессия.

Я, конечно, люблю этих людей, но не следовало, наверное, приглашать их всех разом. Однако места в доме много, и я не устояла; проходит немного времени, и мои друзья, при всей своей деликатности, начинают обсуждать своих детей. Ричард и Пит, как привязанные невидимыми вожжами, ходят за малышами в страхе перед каменным полом, гибельными ступенями и окнами во всю стену, которых ребенок может даже не заметить на бегу. Девочки тем временем наливают себе полные бокалы белого вина и тихонько – но устало и с гордостью, будто выдержав трудный бой, – жалуются, какой скучной стала их жизнь:

– Господи, я на прошлой неделе уснула, пока смотрела новости в шесть!

– Это что! Я под «Сибибиз» вырубилась!

Марта извергает обед на каменную столешницу, а Сэм развозит по оконному стеклу шоколадный мусс. Я невольно думаю, что в бездетности есть преимущества. Какая-то часть меня хочет, чтобы гости уже поскорее ушли, чтобы я могла прибраться.

С Миа, кстати, еще и неловкость вышла. Она помогает мне приготовить салат и спрашивает: – Джей, а где у тебя африканские ложки?

– А. Я их в благотворительный магазин отдала.

Миа странно на меня смотрит.

– Это же мой подарок был.

– Я помню. – Однажды Миа пошла волонтером в африканский приют и привезла мне деревянные салатные ложки ручной работы, сделанные детьми. – Мне показалось, они в интерьер не вписываются. Ничего?

– Да ничего, – говорит Миа с немного расстроенным видом. Понятно, что «чего». Но вскоре обед готов, и она об этом забывает.

– Ну, Джей, как светская жизнь? – спрашивает Бэт, наливая себе второй бокал вина. Протягивает бутылку мне, но я качаю головой.

– Глухо. – В нашей компании у меня стойкая роль неудачницы: от меня ждут исключительно рассказов о провалах в личной жизни; друзья слушают и чувствуют, что для них еще не все потеряно, утверждаются в мысли, что их жизнь куда лучше, чем она есть на самом деле.

– А как с твоим архитектором? – спрашивает Миа. – Складывается что-нибудь?

– О, – говорит Бэт, – а я ничего про архитектора не знаю. Рассказывай.

– Ей нравится мужчина, который построил этот дом. Правда, Джей?

Пит вывел Сэма на улицу. Ребенок сидит в саду и швыряет гравий на газончик. Я думаю: если я попрошу его перестать, значит, я брюзга?

– Да я для этого и не делала ничего, – говорю.

– Не затягивай, – говорит Бэт. – Хватай его, пока не поздно. – Испугавшись своих слов, она осекается. – Черт, я не то хотела…

Скорбь и мука грызут меня изнутри, но я спокойно отвечаю:

– Ничего, я понимаю, что ты имела в виду. Все равно мои биологические часы пока приостановились.

– Все равно прости. Это было ужасно бестактно.

– Интересно, это не его я на улице видела? – говорит Миа. – Архитектора твоего.

– Ты о чем? – нахмурившись, говорю я.

– Я доставала из машины Мартиного пингвина и увидела, как к твоей двери подходит мужчина с цветами.

– С какими цветами? – медленно говорю я.

– С лилиями. Джейн?

Я уже бегу к двери. С тех пор, как я прочла ту странную записку, тайна букетов не дает мне покоя. Я распахиваю дверь и вижу, что букет уже положен, а мужчина почти вернулся к дороге.

– Постойте! – кричу я ему вслед. – Минуточку, пожалуйста!

Он оборачивается. Примерно моего возраста, может, на пару лет старше, в темных волосах ранняя седина. Лицо у него изможденное, а взгляд – странно пронзительный.

– Да?

– Кто вы? – Я указываю на букет. – Зачем носите цветы? Меня зовут не Эмма.

– Цветы, вообще-то, не для вас, – с отвращением произносит он. – Я их меняю, потому что вы их забираете. Поэтому я и оставил записку – чтобы до вас наконец дошло, что они не для украшения вашей дизайнерской кухни. – Он останавливается. – Завтра ее день рождения. Точнее, был бы завтра.

Наконец я понимаю. Эти цветы – не подарок, а дань памяти. Вроде тех, что приносят на место трагедии. Я мысленно корю себя за то, что, поглощенная мыслями об Эдварде Монкфорде, даже не подумала об этом.

– Простите, – говорю я. – А она… Это произошло здесь, неподалеку?

– В этом доме. – Он указывает на Дом один по Фолгейт-стрит, и у меня по спине пробегает холодок. – Там она и умерла.

– Как? – Чтобы не казаться назойливой, я добавляю: – Это, конечно, не мое дело, просто…

– Смотря кого спросить, – перебивает он меня.

– В каком смысле?

Он смотрит мне в лицо. У него усталые глаза.