Предсказание

— Это мой свадебный подарок, — говорил он с таким видом, будто преподнес нам тостер или чайный набор и ожидал в должный срок получить открытку со словами благодарности.

Назови мы его безумным или злым, продемонстрируй отвращение или гнев, вызванные его безжалостностью, мы бы, скорее всего, подписали себе смертный приговор, который маньяк тут же привел бы в исполнение. Когда пузырек с нитроглицерином балансирует на острие меча, не нужно усложнять ситуацию, пытаясь станцевать чечетку.

И хотя я понимал, что по нашему молчанию он может понять наши истинные чувства, я не знал, что и сказать, даже если бы не лишился дара речи.

Не в первый раз, и уж точно не в последний, спасла нас Лорри:

— Ты сочтешь адекватной нашу благодарность, если мы назовем нашего первого сына Конрадом?

Я подумал, что он посчитает ее предложение чистым подхалимажем и обидится за столь явную попытку манипулировать им. Конечно же, я ошибся. Она сделала идеальный ход.

В свете фонарей я увидел, как глаза Панчинелло затуманились. Он прикусил нижнюю губу.

— Как это приятно. Вы такие добрые. Мой отец, великий Конрад Бизо, так обрадуется, узнав, что внука Руди Тока назвали в его честь.

На такой ответ Лорри отреагировала улыбкой, за право нарисовать которую Леонардо да Винчи, не колеблясь, отдал бы левую ногу.

— Тогда для полного счастья нам с Джимми будет не хватать только одного: твоего согласия стать крестным отцом нашего первенца.

Когда находишься в присутствии принца безумия, безопасность можно обрести, если такое вообще возможно, прикинувшись членом того же королевского семейства.

Панчинелло вновь прикусил губу, прежде чем ответить:

— Я понимаю обязанность, которая ляжет на меня. Я стану защитником маленького Конрада. Если кто-то попытается причинить ему вред, пусть пеняет на себя, потому что ему придется иметь дело со мной.

— Ты и представить себе не можешь, как спокойно становится матери после таких слов, — промурлыкала Лорри.

Более не приказывая нам, скорее обращаясь за помощью к друзьям, он попросил подкатить ручную тележку к парадным дверям. Я толкал тележку, Лорри освещала путь фонарем.

Панчинелло следовал сзади, с фонарем в одной руке и пистолетом в другой.

Мне не хотелось оставлять его за спиной, но выбора не было. Попытайся я возразить, настроение его могло кардинально перемениться.

— Знаешь, в чем ирония судьбы? — спросил он.

— Да… я тревожился из-за того, что мне нужно зайти в химчистку.

К моей трактовке иронии судьбы он не проявил ни малейшего интереса.

— Ирония вот в чем. Клоун я никакой, зато без труда могу ходить по натянутой струне. И на трапеции чувствую себя как дома.

— Ты унаследовал талант матери, — Лорри сделала очевидный вывод.

— И тайком немного потренировался, — признал он, когда мы прошли из кухни через кладовую в большую столовую. — Если я бы смог потратить на эти тренировки хотя бы половину того времени, что ушло на клоунаду, то стал бы звездой.

— Ты молод, — напомнила Лорри. — Еще не поздно.

— Нет. Даже если бы я продал душу за такой шанс, то не смог бы стать одним из них, не смог бы стать воздушным гимнастом. Виргильо Вивасементе — живой бог воздушных гимнастов и знает их всех. Если бы я начал выступать, он бы услышал про мои успехи. Приехал бы, чтобы посмотреть на меня. Узнал бы во мне мою мать и приказал бы меня убить.

— Может, наоборот, раскрыл бы тебе объятья, — предположила Лорри.

— Никогда. Для него моя кровь замарана. Он приказал бы меня убить, расчленил, замариновал бы мои останки в бензине, сжег, помочился на золу, собрал мокрую золу в ведро, отвез на ферму и вывалил в навозохранилище.

— Может, ты преувеличиваешь его злодейство, — заметил я, когда узким коридором мы вышли в более широкий.

— Он такое уже делал, — заверил меня Панчинелло. — Он — зверь в образе человеческом. Заявляет, что ведет свой род от Калигулы, безумного императора Древнего Рима.

Повидав Панчинелло в деле, я не собирался оспаривать такое, на первый взгляд фантастическое, генеалогическое предположение.

Он вздохнул.

— Вот почему я решил посвятить себя мести. Воздать врагам моего отца по заслугам.

Из холла парадная лестница, украшенная гранитными скульптурами, вела на второй этаж. Стенные фрески и мозаики на полу изображали мифологические сцены.

Лучи фонарей создавали иллюзию движения, словно запечатленные на фресках и в мозаике фигуры жили в двухмерном мире точно так же, как мы — в трехмерном.

Голова у меня начала идти кругом, но причину следовало искать не в мельтешении световых лучей, а в отсроченной реакции на двойное убийство на кухне. Кроме того, не давало покоя собственное предчувствие. Я не забывал о том, что Лорри могли убить, и мне оставалось только гадать, а не здесь ли раздастся роковой выстрел.

Во рту у меня пересохло. Ладони вспотели. Мне хотелось съесть хороший эклер.

Лорри сжала мою правую руку. Ее тонкие пальцы были холодны как лед.

Подойдя к одному из окон, что находились по обе стороны парадных дверей, Панчинелло выключил фонарь, раздвинул тяжелую портьеру, оглядел ночь.

— На площади ни огонька.