Предсказание

– И напрасно! – хмыкнул Завальнюк. – С профкомом и отметили бы. Ха-ха! Вместо заключительной речи вы бы, Алексей Алексеевич, сказали пару слов о выдающихся производственных показателях отделения, мы бы поддержали и дружным коллективом приехали сюда.

– Ну уж нет, – вдруг блеснул темным, навыкате, глазом Чернобуров, – восторгов я на сей раз не припас. Надоели! Посмотрите, как выдам вам всем! – Он опрокинул рюмочку коньяка и чашку кофе. Вторую чашку оставил на потом. – Ладно уж. Неохота сегодня с тобой, счастливчиком, задираться. Надо же, чтобы человеку так везло, – обратился он к Оксаночке. – Даже собрание переносят в честь дня его рождения. Счастливчик, что и толковать…

– Большая жертва, нечего и говорить, – улыбнулся Завальнюк.

Оксана вопросительно подняла голову, ее пухлый локоток уперся в перекладину стойки, мягкая ладошка прислонилась к круглому личику.

– Так уж и счастливчик? В чем же? – передернула она плечиками, и шелковая блузка натянулась, обозначив приятную полноту груди. Завальнюк ей нравился.

– Да во всем! – Чернобуров достал из кармана пачку сигарет, но закуривать не стал, положил рядом с кофе. – Во-первых, знал, у кого родиться, во-вторых, на кого учиться, в-третьих, на что времечко истратить с самых начальных своих шагов. А главное – всегда на своем настоит. – Он подергал ухо. – Талант! Талант внушения – это ли не дар?

– Еще какой! – подмигнул Завальнюк Оксаночке. – Минуточку, в отделение позвоню!

– Ладно уж, пойдем, – присоединился Чернобуров, отошли к телефону, набрали номер отделения.

Старшая сестра что-то длинно перечисляла, мялась, в интонации была неточность. Завальнюк нетерпеливо подрагивал ногой, раздражаясь. В конце сестра сообщила об исчезновении больной Митиной из реанимационной палаты. У всех спрашивали, обшарили туалеты, процедурные, ходили на другие этажи – как в воду канула!

– Этажи? О каких этажах вы болтаете? – не сдержался Завальнюк. – Ее ж только позавчера на ноги поставили, только недавно дренажную трубку вынули.

– Вот как вынули, так и… – заикалась от страха сестра.

– Да вы что, издеваетесь? – задохнулся Завальнюк. – Ищите в парке, под скамейками. Сейчас еду!

– Зачем? – отчаянно вскрикнула сестра. – Вы-то чем поможете?

Он швырнул трубку, набрал приемный покой, спросил, есть ли свободная машина. Обещали по возможности.

– Вот, вот вам! – ехидно сощурился Чернобуров, поняв, в чем дело. – В это все и упирается. Сюжетец прямо для собрания. И особых аргументов не требуется – картина налицо.

– Во что упирается-то, Алексей Алексеевич? – расстроенно отмахнулся Завальнюк, думая о Митиной.

Как же она могла, как смела, тряслись над ней, будто недоношенного ребенка выхаживали, кровь трижды переливали. А нервы? Сколько она у него лично нервов вымотала? И ведь приползет, никуда не денется. Силенки иссякнут, и приползет. А если швы разойдутся, жидкость накопится? Или кровотечение? Какой, к черту, талант внушения! Ничего он не может внушить, даже элементарное чувство самосохранения.

– Никуда Митина не денется, – слышит Завальнюк свои мысли, высказанные вслух Чернобуровым. – Она же без нас выжить не сможет. – Он что-то прикинул в уме. – А кто там из сестер дежурил? Я им покажу эмансипацию и Восьмое марта! – Он двинулся наверх. – Домой-то звонили? Что мы скажем ее родственникам?

– Да ладно! – Завальнюк кладет трубку, которую все еще вертел. – Что нам ее родственники?

– Изменила? Ушла к другому? – насмешливо встречает их Оксана, кивая на остывший кофе. – Что еще приключилось?

– Глупый ты, Юрка, – не обращая на нее внимания, говорит Чернобуров. – Вот эти самые родственники и будут тебя с работы снимать.

– Это их право.

– Право, право… – презрительно квакает Чернобуров. – Прав у них предостаточно, а обязанности у них должны быть, черт дери? Хотя бы дочь воспитать по-человечески. Да ты не отмахивайся! Я из громадного опыта исхожу. – Он провел рукой по лбу. – Меня под суд отдавал папаша одного больного. Заворачивал какими-то делами в медсбыте или снабе, думал, есть такая власть – сына спасти. – Он плюхается на стул возле Оксаночки. – Тебя и в отделении-то не было, когда эта история имела место. А у меня, считай, полжизни на нее ушло.