Предсказание

— Ты не знаешь, о чём я, поскольку никогда не сомневался в том, что ты настоящий. Иногда я шагаю по улице, и создаётся такое впечатление, будто никто меня не видит, и я уверен, что стал невидимым. Или я просыпаюсь ночью, убеждённый: за окном ничего нет, ничего, кроме темноты, вакуума, и я боюсь раздвинуть шторы и выглянуть, боюсь, что увижу абсолютную пустоту, а когда отвернусь от окна, комната тоже исчезнет, я буду кричать, но с губ не сорвётся ни звука, я останусь один, ничего не чувствуя, ничего не ощущая, ничего не видя и не слыша, мир исчез, словно никогда и не существовал, и у меня уже нет тела, которое я могу пощупать, нет сердцебиения, которое я могу Слышать, однако я по-прежнему думаю, думаю, думаю о том, что я хочу и чего у меня нет, о том, что у меня есть и от чего я не могу освободиться, о том, что для других я — ничто, как и другие для меня, и нет ничего реального, кроме всех этих воспоминаний, жгущих, настырных, ненавистных воспоминаний!

Безысходность — потеря надежды. Отчаяние — активная безысходность, зачастую выражающаяся в безрассудных действиях. Он говорил мне, что за все, чему научился, от владения всеми видами оружия до немецкого языка, от юриспруденции до норвежской грамматики, брался от отчаяния, словно впитывая в себя знания, обретал субстанцию, становился реальным. Но всё равно просыпался ночью в полной уверенности, что за окном пустота.

Он распахнул дверь в себя, и увиденное за ней вызывало жалость и вселяло ужас.

Его слова открыли мне больше, чем он сознавал. Он показал, что после самого глубокого самоанализа, на который он был способен, ему так и не удалось увидеть в себе самого главного, он по-прежнему жил ложью. Он позиционировал себя, и мне, и себе, как человека, который сомневается в собственной реальности, а значит, и в смысле своего существования. А на самом-то деле им ставилось под сомнение существование окружающего мира, и верил он только в реальность себя самого.

Такой подход имеет научное название — солипсизм, и даже шеф-кондитер по пирожным, каким был я, слышал о нём: согласно этой теории, доказанным можно считать только существование собственного «я», индивидуального сознания со всеми его чувствами и желаниями. И Панчинелло не дано было увидеть себя ниточкой в едином полотне. Он полагал себя вселенной, а нас всех — своими фантазиями, которые можно убивать или оставлять в живых, в зависимости от его желаний, безо всяких последствий для нас или для него.

Такой образ мышления не начинается как безумие, но может к нему привести. Такой образ мышления начинается как выбор (это направление философии изучается в лучших университетах), и сделанный им выбор превратил его в более страшную фигуру, чем та, которой он мог стать, будучи всего лишь несчастным мальчишкой, сведённым с ума силой обстоятельств.

И я перепугался ещё больше. Мы пришли сюда, надеясь тронуть его сердце, но теперь-то мне окончательно стало ясно, что ничего у нас не получится. Потому что наши уговоры воспринимались им как бормотание призрака, увиденного во сне.

Это был четвёртый из моих пяти ужасных дней, и теперь я знал, почему он станет худшим из всех, уже пережитых мною. Нас ждал отказ, и отказ этот приговаривал нас к безмерным страданиям.

— Зачем вы сюда пришли? — спросил он.

Не в первый раз, когда я не находил нужных слов.

Лорри приходила на помощь. Она продолжала прикидываться, будто видит в нём жертву, а не монстра.

— Мы пришли, чтобы сказать тебе, что ты — настоящий и у тебя есть способ доказать это раз и навсегда.

— И что же это за способ?

— Мы хотим, чтобы ты спас жизнь нашей дочери. Ты — единственный, кто может это сделать, и это будет самым убедительным доказательством твоей реальности.

Глава 59

Из сумочки Лорри достала фотографию Энни и положила её на стол перед Панчинелло.

— Миленькая, — к фотографии он не прикоснулся.

— Через два месяца ей исполнится шесть лет, — сказала Лорри. — Если она проживёт так долго.

— У меня никогда не будет детей, — напомнил он нам.

Я промолчал. Один раз уже извинился за то, что так эффективно кастрировал его, пусть работу и завершил профессиональный хирург.

— У неё аденомиосаркома, — добавила Лорри.

— Звучит пугающе, — ответил Панчинелло.

— Это рак почек, — пояснил я. — Опухоли растут очень быстро, и если не обнаружить их на ранней стадии, распространяются на лёгкие, печень, мозг.

— Слава богу, диагноз поставили вовремя, — подхватила Лорри. — У Энни вырезали обе почки, потом провели курсы радио- и химиотерапии. Сейчас раковых клеток в её организме нет.

— Это хорошо, — кивнул он. — Ни у кого не должно быть раковых клеток.

— Но сложность теперь в другом.

— Все это не столь интересно, как подмена детей.

Я не решался открыть рта. Чувствовал, что жизнь Энни висит на тоненьком волоске и одно моё слишком резкое слово может этот волосок оборвать.

Поскольку и он не продолжил свою мысль, заговорила Лорри:

— Теперь почек у неё нет, и ей делают гемодиализ, три раза в неделю по четыре часа.