Предсказания китайского печенья

Звук пощечины всколыхнул сонную атмосферу кафетерия. Кроме нас посетителей не было, и буфетчица, привлеченная нашим бурным объяснением, оторвалась от кроссворда и сердито спросила:

— Ты чего, парень?!

— Сучка, — Янис схватил меня за шею и пригнул мою голову к столу. Щека горела от удара, слезы стояли в горле, было страшно и очень неприятно касаться лицом поверхности стола с лужицами выплеснутого кофе.

— Видно хорошо он тебя трахал. Не трепыхайся, шлюха, ты же любишь, когда я обращаюсь с тобой жестко, — он сильнее сжал пальцы на моей шее. — Как говорил маркиз де Сад: «Немного боли никому не повредит». Посадить тебя на короткий поводок надо было давно, а я, как дурак, цацкался с тобой, политесы разводил.

Лежать, сука!

Буфетчица, видя такой разворот событий, вышла из-за стойки и, подбоченившись, завопила:

— Сейчас милицию позову!

Янис продолжал удерживать мою голову, больно сдавливая шею. Молоточки стучали в висках, я больше не делала попыток освободиться.

— Отпусти девку, кому говорят! — буфетчица, грозно выпятив грудь, но все-таки с осторожностью, приближалась к нам.

Янис отпустил меня, напоследок больно стукнув виском о мокрый пластик.

Наклонился к моему уху:

— На коленях приползешь ко мне, когда твой кобелек тебя бросит. А я еще посмотрю — принять тебя или нет? Как просить будешь. А придется много просить.

Янис брезгливо отодвинулся и, бросив на стол купюру, вышел из кафетерия.

С мужской агрессией направленной лично на меня я сталкивалась впервые. За мою маленькую жизнь мне никогда не причиняли боль — за исключением сексуальных, на грани, игр с Янисом, никогда не унижали меня, тем более в присутствии третьего лица. Меня любил и лелеял папенька, окружающие меня мужчины относились с вниманием, и всегда дружелюбно. Проявление симпатии выражалось во флирте, комплиментах, маленьких подарках, и высказанных словами надеждах на продолжение отношений. Никогда мне еще не признавались в любви и не выражали желание таким звериным образом. Ударил меня! Вел себя как капризный мальчишка, у которого отняли игрушку — не моя, так сломать ее! Было ужасно неудобно перед буфетчицей, за пролитый кофе, за брошенную, как гулящей, купюру, за растрепанные волосы и промоченный в кофе воротник блузки. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но не посмела попросить буфетчицу, и, извинившись, поторопилась покинуть кафетерий.

В огромные витрины кинотеатра «Рубин», где висели аляповатые афиши, нарисованные пьянчугой-художником Петькой Дубовым, светило солнце — из них, как из зеркала, на меня смотрело отражение, которого ожидала, но и боялась увидеть. Покрасневшая, даже припухшая щека и синяки на шее. Нахлынули слезы обиды и жалости к себе. Не часто ли я стала плакать, хоть и зарекалась Аллочке? Куда ж я теперь с такими побоями? Носа из дома не высунешь, да и родителям придется объяснять.

Представила злорадствующую Лерку, и подумала, что лучше бы исписали подъезд.

Захотелось завыть и отчего-то по библейски посыпать голову пеплом.

Четыре дня я врала Анри — у меня и вправду болело горло, но не от простуды. Свой позор я приняла как великомученица, без оправданий себя. Янис выглядел жертвой обстоятельств, а я — спровоцировавшей конфликт безжалостной стервой. История в такой интерпретации понравилась Аллочке, она несколько раз просила меня пересказать, как Янис жалел, что не относился ко мне более жестко, и грозил заставить ползать на коленях и умолять принять меня назад. Уж не знаю, какие картинки рисовались в ее мозгу, но Аллочка, хватаясь за сердце, вскрикивала:

— Вот это любовь! Отелло! Не то, что твой Анрюшка — муси-пуси!

— Участь Дездемоны не радует меня, — поспешила я сообщить разошедшейся Аллочке.

— Подумаешь, придушил немного. Ты тоже хороша, не могла пилюлю подсластить.

— Не ты ли, подруга дорогая, называла Яниса лопухом и считала, что он переживет наш разрыв? — возмущенно спросила я.

— Ага. Как обухом по голове. Приласкала бы последний разочек, глядишь, он и доволен. И вправду, вдруг вернуться надумаешь, так в открытые объятья все ж приятней, чем ползая на коленях.

— К этому извергу? Ни за что! — я содрогнулась от одной мысли о напророченном способе возвращения и потрогала синяки на шее.

Пришлось отказаться от поездки в Пирогово, Мишель и Аллочка на выходные решили сделать вылазку с ночевкой в кемпинге, искупаться и приготовить барбекю.

Благодаря Янису я была одинока, вечера мои были не веселее, чем будничные утра.

Единственными светлыми моментами были разговоры с Анри. Я воодушевлялась его воспоминаниями и тоской по Москве, подбадривала его и молила быстрее вернуться ко мне.

В понедельник, ожидая, как всегда опаздывающую Аллочку, я поправила завязанный на шее шелковый платок. После проведенных на природе дней она выглядела усталой, и улыбнулась мне виноватой улыбкой. Уж не за мое ли одиночество она переживала, и чувствует себя виноватой от того, что счастлива?