Предсказатель прошлого

Она сняла со стола грязную тарелку, положила на нее по системе всех старых баб, живущих одной прислугой, ложку, на ложку другую тарелку, на тарелку стакан, на стакан блюдо с ветчиной и уже хотела на ветчину ставить поднос с чашками, как все рухнуло на пол.

— Все аредом!

В руке осталась одна основная тарелка.

Кухарка подумала-подумала и бросила ее в общую кучу.

Почесала под платком за ухом и вдруг, точно что вспомнив, пошла на кухню. Там сидела на табуретке поджарая кошка и лакала с блюдечка молоко с водой. Перед кошкой на корточках пристроилась девчонка — «сирота, чтоб посуду мыть», смотрела и приговаривала:

— Лакчи, лакчи, матушка! Разговейся, напостимшись! С хорошей пищи, к часу молвить, поправишься!

Кухарка ухватила девочку за ухо.

— Это-то кто в столовой посуду переколотил? А? Для того тебя держат, чтобы посуду колотить? Ах ты, личность твоя худорожая! А? Что выдумала! Пошла в столовую прибирать. Вот тебе завтра покажут, толоконный твой рот!

Девчонка испуганно захныкала, высморкалась в передник; потерла ухо, высморкалась в подол, всхлипнула, высморкалась в уголок головного платка и вдруг, побежав к кошке, спихнула ее на пол и лягнула ногой:

— А провались ты, пес дармоедный! Житья от вас нету, от нехристев. Только б молоки жрать! Чтоб те прежде смерти сдохнуть!

Кошка, поощряемая ногой, выскочила на лестницу, едва успела хвост унести — чуть его не отхватили дверью.

Забилась за помойное ведро, долго сидела, не шевелясь, понимая, что могущественный враг, может быть, ищет ее.

Потом стала изливать свое горе и недоумение помойному ведру. Ведро безучастно молчало.

— Уау! Уау!

Это все, что она знала.

— Уау!

Много ли тут поймешь?

Сладкие воспоминания (Рассказ нянюшки)

Не наше здесь рождество. Басурманское. На наше даже и не похоже. У нас-то, бывало, морозище загнет — дышать трудно, того и гляди, нос отвалится. Снегу наметет- света божьего не видно. С трех часов темень. Господа ругаются, зачем керосину много жжешь,- не в жмурки же играть.

Эх, хорошо было!

Здесь вон барышни в чулочках бегают, хихикают. Нет, ты вот поди там похихикай, как снег выше пояса да ворона на лету мерзнет. Вот где похихикай.

Смотрю я на здешних детей, так ажно жалко. Не понимают они нашей русской елочки. Хорошо было!

Особливо ежели в деревне. Помню, жила я у помещиков Еремеевых. Барин там особенный был. Образованный, сердитый. И любил, чтобы непременно самому к елке картонажи клеить. Бывало, еще месяца за полтора с барыней ссориться начнут. Та говорит — выпишем из Москвы, и хлопот никаких. И — ни за что! И слушать не хочет.

Накупит золотых бумажек, проволоки, все барынины картонки раздерет, запрется в кабинет и давай клей варить. Вонище от этого клея самый гнилой. У барыни мигрень, у сестрицы евоной под сердце подкатывает. Кота и того мутило. А он знай варит да варит.

Да так без малого неделю. Злющий делается, что пес на цепи. Ни тебе вовремя не поест и спать не ляжет. Выскочит, облает, кого ни попадись, и опять к себе, клеить.

С лица весь черный, бородища в клею, руки в золоте. И, главное, требовал, чтобы дети ничего не знали. Хотел, чтобы сюрприз был.

Ну, а дети, конечно, помнят, что на рождестве елка бывает. Ну и, конечно, спрашивают. Скажешь «нет» — ревут. Скажешь «да» — барин выскочит, и тогда уж прямо святых вон выноси.

А раз пошел барин в спальню из бороды фольгу выгребать, а я-то и недосмотрела. Дети — шмыг в кабинет, да все и увидели. Слышу — визг, крики.

— Негодяи,- кричит,- запорю всех на конюшне!

Хорошо, что евоная сестрица, в обморок падаючи,

лампу разбила, так он на нее и перекинулся. Барыня потом его успокоила.

— Дети,- говорит,- может, и не поняли, к чему это. Я им,- говорит,- так объясню, что ты с ума сошел и бумажки стрижешь.

Ну, миновала беда.

А потом начнут, бывало, из школы старшие детки съезжаться. То-то радость. Первым делом, значит, смотреть, у кого какие отметки. Ну, конечно, какие же у мальчиков могут быть отметки. Известно, единицы да нули. Ну, конечно, барыня на три дня в мигренях. Шум, крики, сам разбушуется.

— Свиней пасти будут, к сапожнику отдам…

Известно, отцовское сердце детей своих жалеет -

кого за волосы, кому подзатыльника.

А старшая барышня с курсов приехала,- что такое? Смотрим, брови намазаны. Ну и показал он ей эти брови.

— Ты,- говорит,- сегодня брови намазала, а завтра пойдешь да и дом подожжешь?

Барышня — в истерику. Все ревут, у барина самого в носу жила лопнула. Ну, значит, повеселились.

Смотришь, и рождество подошло.

Послали кучера елочку срубить. Ну, кучер, конечно, напился да вместо елки и приворотил осину. Спрятал в амбар, никто и не видел. Только скотница говорит в людской:

— Этакую, мол, елку господа в этом году задумали.

— А что? — спрашивают.

— А,- говорит,- осина.

И такое тут пошло. Барин-то не разобрал толком, кто да что, взял да садовника и выгнал. А садовник пошел кучера бить. Тот хотя и дюже пьяный был, однако существо ему вывернул.

А повар, Иван Егорович, то было смотрел-смотрел, да взял да заливное все как есть в помойное ведро вывалил. Все равно, говорит, последние времена наступили!