Представитель П/Я

Никифор — главный первобытный человек и зёма, собрал кодлу себе подобных, и, вооружившись дубинами, они убили Палыча. Палыча валили за кулисами, и в неразберихе произошла накладка: на длинном шесте, связанного по рукам и ногам, на сцену зачем-то вынесли пьяного Миньку. Он корчил страшные рожи и непотребно мычал.

Ошибку быстро исправили и вскоре приволокли Палыча, бросив его к моим ногам (роль женщины досталась на короткую спичку!)

Все действо строилось на первобытных выкриках: «Уа! Уа!», а переводчик, сидя перед сценой, выдавал в зал скупые фразы:

— Скотина! У меня сегодня рыбный день, а ты мне свинью подложил?!

Зрителям понравилось, и Палыч долго бегал на бис на четвереньках по сцене.

КВН был первый и последний: местные, проиграв, никогда не помышляли о реванше.

* * *

В общежитии много не поманеврируешь. Комендантша жила на первом этаже и зловреднейшим образом пыталась искоренить всякий топот сверху:

— Вы что там, со шкафу прыгаете?

— Нет! В связи с перестройкой мы учимся ходить по-новому! Теперь все будут громко ходить!

Иногда шумели меньше. Стреляли из детского арбалета присосками в мишень, а проигравший (у кого очков меньше) катал всех по коридору. Не хочешь в Робин Гуда — будешь титаном или атлантом.

* * *

Осталось с трепетной нежностью вспоминать о той поре, о бездомной, но прекрасной работе.

Помилуйте! Где бы и когда еще увидел Херсонес Таврический? Иногда доставались командировки на юг, и выкурить оттуда нас было очень трудно.

Достался вызов на севастопольскую верфь. Чего-то там заменил, а что… и не вспомнить. Неважно. Просто над крымским побережьем легкой, невесомой дымкой висел уходящий сентябрь, и мне удалось уговорить свое начальство по телефону, что непременно надо дождаться швартовых испытаний плавкрана, на котором чего-то там…

Жил в трехэтажной гостинице, что лежала за огромной, поросшей деревьями балкой. Гостиница была до отказа набита праздными личностями, то же несомненно дожидающимися каких-нибудь испытаний.

Поутру уезжал на троллейбусе в Ушакову балку: загорал, плескался в море, смотрел, как работают на публику в дельфинарии настоящие мокрые дельфины. Рвал горячие дикие сливы, растущие на каждом шагу. Такие же терпкие и кислые, как история крымской земли.

Уезжал автобусом на мыс Виолент, где было настоящее чудо: из-под толщи горячей земли и песка раскопанный Херсонес. Раньше думалось, что древние постройки большие и громоздкие, как на картинках в учебнике истории. Херсонес оказался маленьким и уютным, сложенным из серого теплого камня. И звуки здесь жили мягкие, совсем летние: шум волн по округлой гальке и дыхание известковых раковин.

Бродил по центру Севастополя, заходил на панораму Малахова кургана, трогал руками прохладные шершавые стволы многовековых деревьев в дендрарии, подходил к берегу, где из-под воды скромно возвышается памятник погибшим кораблям. Дальше в мареве бухты начинались огромные серые корабли.

Не помню, каким титаническим усилием вытащил себя из этого земного рая. Наверное, там до сих пор сидит на автовокзале чистильщик старик-армянин и, глядя проходящим на ботинки, восклицает:

— Эх! Чистит надо!

Словно и не про обувь, но и про все. И о чем-то большем.

* * *

Одесса же, помпезно воспетая лысыми артистами, произвела на меня совершенно отвратительное впечатление. После того, что одесситы сделали с прибрежным морем (а засрали они его до невозможности), могут ли вообще они о себе чего-нибудь говорить?

Попробуешь искупаться в такой воде — получишь термический ожог. Душевный ожог получишь оттого, что все жители — пройдохи и жулики.

И о чем тут петь проникновенным баритоном?

Дюк ихний издали на потаскушку похож — и зеленый весь, как со злобы, что его мало уважают. Подумаешь, богатые трусы на стенах домов рококо наляпали И хваленая Дерибасовская — вообще Коминтерн какой-то! Опера? Ну, это одно хоть немного стоящее.

А уж чего и зачем было привоз красочно расписывать — конюшня, да и то неухоженная!

В общем на Одессу можно ругаться всю оставшуюся жизнь. Вы оттуда уехали, и вам не срезали там кошелек? Это больше, чем сто тысяч в Спортлото.

* * *

Летом в Баранче лучше. Но не потому, что летом лучше везде, а потому, что под окнами общежития волейбольная площадка. Под вечер тут собиралось некоторое количество народу — кто поиграть, кто просто так, кто попаясничать:

— Эй, Марадона! Мама дома? Нет!.. А сестра?

— Эй, у вас двоих на поле не хватает!

— Эй, у нас только двоих не хватает, а у вас всех шестерых не хватает.

— Ку!

Шанька с первого этажа высоко подкидывает мяч и, прежде чем его стукнуть в игру, успевает нахлопать себя по щекам. Когда совсем не хватало игроков, в ход шел со скамейки наш падре Шура. Будучи от волейбола далеким человеком, играл он свирепо.

С вестибюлем у него были полнейшие нелады, и вместо того, чтобы немного подпрыгнуть (с его-то ростом — хоть чуть-чуть), он бил себя пятками по попе, а провисший пас непременно стравливал в сетку со своей стороны.