Динамичное взаимодействие объекта и фона было осмыслено четко сформулировано в каждой стройной концепции природы зрительного воспрития, в каждом здоровом понимании трехмерной реальности. Лао-цзы продемонстрировал это, сказав: «Сосуд полезен только до тех пор, пока он пуст. Как и проём в стене, который служит окном. Таким образом, именно отсутствие чего-то в предметах делает их функциональными». В восточной визуальной культуре пустому пространству отводится существенная роль. Китайские и японские живописцы не боятся разделять плоскость изображения на неравные части большими пустотами так, что именно взаимное расположение графики и «воздуха» заставляет взгляд зрителя скользить по поверхности изображения с разной скоростью — таким образом максимально возможными изменениями поверхности создается единство. С уважением относится к пустому пространству и восточная каллиграфия. Иероглифы вписаны в воображаемые квадраты, которым уделено не меньше внимания, чем, собственно, штрихам. Письменная или печатная коммуникация может быть живой или мертвой в зависимости от того, как организовано пустое пространство вокруг. Каждый символ становится ясным и значимым, если только он оказывается на правильном фоне. Чем существеннее разница между символом и его окружением, тем более четким становится понимание этого символа как самостоятельного высказывания.
Георгий Кепес «Язык зрительного восприятия», Чикаго, 1948.
Leave a reply
Христиан Гюйгенс “Система Сатурна”, Гаага, 1659.
На этом замечательном рисунке Христиана Гюйгенса (1659 год) внутренний, самый маленький эллипс описывает движение Земли вокруг Солнца; второй эллипс — орбита Сатурна, вид из космоса; третий — орбита Сатурна так, как мы видели бы её в телескоп с Земли. Таким образом у нас имеется 32 Сатурна, расположенных в трехмерном пространстве с двух разных точек наблюдения — отличный пример использования приема малых множеств.
Количественные характеристики чего бы то ни было обретают смысл только в том случае, если есть с чем их сравнить. Так вот прием использования малых множеств как раз помогает визуально усилить различия между сравниваемыми информационными сущностями, и для многих задач представления информации это лучшее дизайнерское решение.
Яков Леупольд “Арифметико-геометрический театр”, Лейпциг, 1727.
Картинки размером с почтовую марку упорядочены по хронологии и расположены таким образом, что для их сравнения вполне достаточно беглого взгляда — это и есть непрерывная визуальная аргументация. Постоянство дизайна позволяет вывести на первый план именно изменения информации, а не изменение формы её представления.
А. Гиззо, Б. Израр, П. Бертран, Е. Фижалкоф, М.Р. Фейкс и М. Шаукри, “Физика флюидов”, 1988. Если смотреть на эти иллюстрации снизу вверх, то горы превращаются в равнины. Обратите внимание также на двумерные графики справа.
Прием с использованием малых множеств позволяет раскрыть сразу ряд свойств информации. Вот например таблица сигнальных огней из книги для железнодорожников. Мы её слегка переделали, поезд сделали посветлее, и благодаря этому огни вышли на первый план.
А это пошаговая схема рисования одного из знаков японской символьной азбуки. Картинки расположены по хронологии (слева направо) и по ракурсу съемки (снизу вверх).
Каждый верхний ряд фотографий показывает движение кисти, каждый нижний — давление и изгиб кисти и ширину линии, которая получается в результате. У этой серии картинок есть одно волшебное свойство — как сказал фотограф Гарри Виногранд: “Нет ничего более мистического, чем четко описанный факт”.
“Фреска с голубым мазком кисти” — это заказное полотно Роя Лихтенштейна для лобби одного Нью-Йоркского офисного центра. Картина содержит отсылки к другим работам Лихтенштейна, а также множество других цитат (некоторые из них несколько туманны) других художников. Для книги об этом плакате Самюэль Антипут (которого мы знаем по больничному счету из предыдущей главы) сделал эту отличную иллюстрацию, на которой связал 21 картинку с плакатом в центре: и картинки на своих местах, и целостность не нарушена.
“Фреска с голубым мазком кисти” Роя Лихтенштейна” эссе Кельвина Томкинса, Нью-Йорк, 1988.