Предтеча

Письмо из Харькова явилось для Соколова совершеннейшей неожиданностью. Кто бы мог подумать, что именно в малороссийской окраине поверят в него?

«Милостивый государь, Николай Николаевич! – писал Бекетов-младший, – по возвращении моем в отечество, с немалым удовольствием прочел в „Горном журнале“ весьма точные описания своих работ, а от брата Андрея извещен, что вами же затеян и специально химический журнал…» – Соколов пролетал глазами по строчкам, недоумевая, неужели не получал Николай Бекетов обстоятельного письма, посланного ему от имени редакции? Или же просто выжидал, чем закончится авантюра петербургских мечтателей, а теперь извиняет незнанием собственную осторожность? Хотя, какое это имеет значение? Главное – небольшая, но оригинальная заметка «Наблюдения над образованием марганцовистой кислоты».

Статью Бекетова удалось, выбросив несколько уже набранных рефератов, поставить в самый конец второго тома, датированного еще пятьдесят девятым годом, но безбожно запоздавшего выходом. Это потребовало новых расходов, но они себя оправдывали, поскольку в журнале вновь появилась оригинальная статья.

Немного времени спустя, в один из соколовских вторников, Николай Николаевич Зинин, отозвав хозяина в сторону, вручил ему несколько исписанных листков и сказал, смущенно улыбаясь:

– Это вам для журнала, посильная лепта, так сказать. Вы уж не обижайтесь, но эту же работу я в Париж отошлю – Вюрцу. Русский язык за границей мало знают. Но вам – первым.

Казалось бы сотрудничество самого Зинина должно было вдохнуть в издание новые силы, но все же этого не произошло. Статьи Менделеева, заметка Бекетова, сообщение Зинина, да труды немногочисленных выпускников распавшейся публичной лаборатории, вот и весь актив, которым они обладали. Кто знает, может быть они сумели бы удержаться, если бы к хроническому безденежью не прибавилась катастрофическая нехватка времени и самых обычных человеческих сил.

Восемнадцатого сентября в университете начались занятия. Менделеев был еще в заграничной командировке, и Соколову пришлось взять на себя весь курс органической химии, а также химию аналитическую.

Читал Соколов жестко, стараясь давать знания по большей части систематические, но при этом гнал прочь все, даже самые заманчивые гипотезы. Такого курса еще никто и никогда не читал, подготовка занимала много времени, но зато после лекции студенты не расходись молча, а обступали лектора с вопросами.

С каждым днем Соколов все больше увлекался непростой наукой преподавания. Главное в этом деле не сообщение фактов, факты можно узнать и из книг, а личное общение с учениками. Главное – воспитани; Соколов, пернявший это правило у Либиха, старался в первую очередь привить слушателям любовь к своей науке и умение независимо мыслить.

Теперь квартиру Соколова постоянно наполняла толпа студентов. Многие, засидевшись над книгами, которых у молодого преподавателя было великое множество, оставались на ночь. Здесь готовились к экзаменам и диспутам, писали кандидатские сочинения, и эта работа не прерывалась даже когда Соколов неожиданно заболел сильнейшей простудой и не мог даже говорить из-за непрерывных приступов трескучего кашля.

Болезнь надолго выбила Соколова из колеи, не давала ни ходить на лекции, ни заниматься журналом. По счатсью, именно в это время в Петербурге появился Павел Ильенков. Если бы не он, то окончился бы журнал позорным крахом, немногочисленные подписчики не получили бы двух последних номеров, а имена редакторов попали бы в списки банкротов.

Энгельгард был в ту пору послан военным начальством на Сестрорецкий оружейный завод и в столице почти не бывал, а Соколов лежал пластом. Ильенков оплатил счета за типографию, собрал последние, оставшиеся в редакционном портфеле рефераты, несколько новых написал сам, и четвертый том журнала все-таки вышел полностью. Последняя книжка за шестидесятый год заканчивалась кратким сообщением: «Издание Химического журнала на время прекращается, поэтому подписки на 1861 год не принимают.»

Александр Энгельгардт прискакал из Сестрорецка, влетел в комнату Соколова, не сняв шинели, не отцепив сабли, и словно споткнулся, увидав слившееся с подушкой лицо друга. Смущенно крякнул: «Эк тебя угораздило!» – присел на край стула, уперев сжатые кулаки в колени, сказал:

– Год, ну два, переждем, а потом начнем сначала.

– Конечно, – согласился Николай.

От холодного воздуха, принесенного Энгельгардтом, в горле едко першило, Соколов натужно закашлялся, а когда оторвал ото рта платок, то увидел, что его пятнают брызги крови.