Предвестник землетрясения

Я нервничала. В голову мне приходило только одно вскрывшееся обстоятельство, но задать вопрос я не решалась. Неужели они нашли недостающие части тела Лили? К этому времени прилив мог вынести на берег разрозненные фрагменты, а может, их поймали в сети ночные рыбаки. Возможно, полиции удалось сложить ее целиком и провести официальное опознание. Это будет чистой формальностью. Согласно газетам, полиция уже знает, что найдена Лили.

Все в офисе шло совсем не так, как прежде, с того самого утра пару недель назад, когда кто-то принес «Дейли Ёмиури», и газету тихонько передавали от стола к столу, пока она к обеду не добралась до моего. Заголовок гласил: «В Токийском заливе обнаружен женский торс. Предположительно, это пропавшая британская барменша Лили Бриджес».

После этого на меня никто даже не глядел, во всяком случае по-человечески. Не знаю, считали ли меня убийцей или слишком смущались из-за ужасной гибели Лили, чтобы заговаривать со мной. Полицейские вывели меня из здания — будто я сама не знала дорогу — к стоявшей на улице машине. Я не поднимала глаз, хоть и знала, что коллеги следят за мной из окон. Махать на прощание нужды не было. С чего мне было думать, что мы встретимся снова? По одной из них — моей подруге Нацуко — я буду скучать. Она хотела верить в меня, но заголовок был чересчур даже для нее, и она меня покинула.

Я же сама при виде заголовка сочла, что Лили не одобрила бы эту формулировку, пусть и лаконичную. Барменом она была только в Японии. Дома в Халле она была медсестрой. И притом замечательной, как я обнаружила во время нашего похода по Яманаси-кэн, когда упала, поскользнувшись на склоне. Уложив меня, она забинтовала мне лодыжку с такой профессиональной заботливостью, что я чуть не расплакалась. Но в баре она была неуклюжей мямлей. Голос у нее был такой высокий и писклявый, что людям хотелось перемахнуть через стойку и взять напитки самим. Работа в баре должна была послужить лишь временным пристанищем.

Но теперь Лили мертва, а я в полицейском участке. Это мое первое столкновение с японской правовой системой, не считая нескольких добродушных вопросов, когда Лили только-только пропала. Не представляю, чего им от меня надобно на сей раз, но похоже, дело серьезное. Я сижу на скамье в коридоре. Люди, доставившие меня сюда, удалились, и поблизости хлопочут двое других полицейских — пожилой толстяк и молодой тощий. Толстый убеждает тонкого спросить у меня по-английски, говорю ли я по-японски. Я не потрудилась поведать им, что изъясняюсь по-японски свободно и вообще я профессиональный переводчик. Этот факт им должен быть известен — если им вообще известно хоть что-нибудь. Наконец они договорились. Тощий предстает передо мной.

— Добрый день. Я буду переводчик. — По-английски он говорит медленно, с запинками.

— Привет.

— Не будете ли вы добры назвать мне свое полное имя?

— Оно значится на моей регистрационной карте иностранца. Я уже отдала ее кому-то.

Тощий делится этими сведениями с коллегой по-японски. Следует ответ по-японски, потом по-английски.

— Это не моя работа — знать, что произошло с вашей регистрационной картой иностранца. Ваше полное имя.

— Люси Флай.

Толстый супит брови.

— Руши Фураи, — говорю я в попытке проявить доброжелательность. Когда полицейские допрашивали меня в прошлый раз, мой приятель Боб предупредил, чтобы я постаралась вести себя нормально, хоть это и не в моем характере, и держалась как можно любезнее.

— Мне тридцать четыре года.

Он не реагирует.

— Вообще-то, я родилась в год Змеи.

— И вы работаете в Токио, в Сибуя, — говорит пожилой толстый полицейский по-японски. Дождавшись повторения того же по-английски, я отвечаю:

— Это верно.

— Название компании?

И снова я жду перевода, прежде чем ответить:

— «Сасагава».

— Вы там редактор?

Мой юный тощий друг послушно передает это мне.

— Переводчик. С японского на английский. — Я ожидаю, что до них дойдет, но не тут-то было.

— Сколько вы там работали?

— Около четырех лет.

— Значит, вы говорите по-японски.

Переводчик говорит:

— Значит, вы говорите по-японски.

— Да, — говорю я, а про себя думаю: «Да очнись ты!»

— Да, она говорит.

Полицейский бросает на меня подозрительный, недружелюбный взгляд, которого я, полагаю, не заслужила. Пока.

— Пера-пера, — говорю я. «Свободно».

— Вы этого не сказали.

— Меня не спрашивали.

Переводчик удаляется, кипя от негодования. Я рада, что отделалась от него. От его акцента я отнюдь не в восторге. И остаюсь один на один с пожилым толстяком.

Тот сопровождает меня в маленькую комнатку и приглашает сесть. Сам садится напротив и смотрит куда угодно, только не мне в лицо. Я не в претензии. И чего бы ему глядеть мне в лицо? Люси — отнюдь не живопись маслом, как известно всякому, кто ее знает. Впрочем, как только я устраиваюсь поудобнее, он заставляет себя поднять глаза на мое лицо лишь затем, чтобы понять, что теперь не сможет их отвести. Дело в моих глазах, я знаю.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне о ночи, когда Лили Бриджес-сан исчезла.

— А вам известно, в какую ночь она исчезла?