Предвестники табора

Пашка недоуменно поднял брови.

— Ну как хотите, — Димка покосился на него; а затем опять повторил:

— Ладно, через десять минут — железно.

— Карты? Класс! Давай, — запоздало отреагировал я; слишком был удивлен.

— О'кей, — он скрылся за калиткой.

— Скорей выходи!

Я, конечно же, припомнил, как Димка и раньше приходил в восторг от игры в карты. (А скорее даже от самих карт). А потом подумал: Боже, куда делись эти его нелепые очки, заложенные марлей, — в результате, вследствие двух по сути дела противоположных впечатлений, у меня подскочило настроение…

Наконец, косилка за домом остановилась.

— У нас, еще помню… — Пашка, тотчас понизив голос, подстроился под воцарившуюся тишину, — …один в начале учебного года пришел на уроки прямо с магнитом и так врубил его на перемене, что обе колонки охрипли, а у меня не, у меня такого не случится, даже если на полную поставлю; там рассчитано все — «Artech» всегда очень классно делает…

Фигура Димки снова показалась из-за дома.

— Ты скоро там? — крикнул я.

— Еще один заход. У меня масло кончилось просто, — и Димка потянулся к прозрачной канистре с вязкой синей жидкостью, которая была прислонена к водостоку, — сейчас-сейчас… минуты две-три…

Пашка нахмурился.

— Может, в дом пойдем, а?

Мишка забеспокоился, не потревожим ли мы кого-нибудь.

— Да не волнуйся… на второй этаж, в мою комнату… а то меня эти насекомые уже заколебали, — Пашка снова отмахнулся, но на сей раз просто показательно, от воздуха, — пошли, правда.

— А Димыч как? — сказал я.

— Я не буду в карты играть, — твердо заявил Пашка.

— Почему?

— Не хочу. Настроения нет. Я играю в карты с кем угодно, кроме Димки, — это было сказано очень непринужденно, но уверенно, — и еще вечером, желательно… я так привык.

Мы отправились в дом.

Я немного задержался на крыльце — Пашка и мой брат уже были внутри — между мной и Димкой произошел короткий и любопытный диалог. Он выключил косилку и осведомился:

— Вы куда?

— Пашка нас позвал к себе.

— А-а…

— И ты тоже приходи. В его комнате будем.

— Нет спасибо. Я не хожу в детский сад — вырос уже.

— Что?

Димка не стал это повторять, но глядел на меня, ухмыляясь.

— Что мне там делать? В puzzle с ним играть, что ли?

— Он собирает puzzle?

— Вы смотрите только с Пашей поосторожней, не обижайте его, — сказал Димка, лукаво подмигивая, — он у нас очень ранимый.

Я рассмеялся, а чуть позже, когда был уже в доме, услышал через окно, как Димка, собирая вилами скошенную траву и складывая ее в две кучи возле мангала, слащавым голосом затянул песенку:

Я Сю-ю-юра, ребенок не-е-ежный.
Я до пяти считать могу…
Я Сю-ю-юра, ребенок не-е-ежный.
Я все сумею, я все смогу…

* * *

Три детали Пашкиной обстановки вспоминаются мне в первую очередь (может быть, потому, что они были выхвачены тремя световыми эллипсами — от ярких желтоватых лучей, проникавших в комнату сквозь прорези в темных занавесках).

Маленький эллипс выделял в разложенном на столе «паззле» фрагмент павлиньего хвоста — как раз на месте сапфирового пятна-капли — из трех мозаичных фишек и половинки четвертой; зеленая окайма, оставшись в тени, приобрела оттенок ляпис-лазури; черные нитевидные промежутки между плотно примкнутыми друг к другу фишками, разлиновывая пятно, успокаивали глянец.

Puzzle был собран только наполовину, и свободные фишки, хаотично разбросанные по углам стола и по поверхности уже собранного фрагмента, походили на руины.

Из картона.

Средний эллипс, — и недоеденный картофель в тарелке — словно сгустки манной каши. Блеск мельхиоровой ложки затирался тонкими желтеющими разводами, но и ручка, ручка тоже была почему-то перепачкана — крошки еды не только восседали на сплетениях узора, но и окончательно нарушали его, забившись в углубления.

Большой эллипс (ярче остальных) — и вот она, добрая половина Пашкиных страстей и увлечений, словно высвеченная фотосалонной лампой, «фэнтези» на книжной полке. Пашка, должно быть, каждый день несколько часов посвящал чтению этих книг, лежа на кровати и закинув ногу на ногу, — от этой мысли к моим губам то и дело начала притрагиваться улыбка, — я медленно ощущал каждую деталь Пашкиного существования, сам их вообразив.

Внутри большого эллипса, на самой его окантовке, сидела чуть размытая тень мухи, миксируя жидкий свет тонкими тенями лапок — в радужную круговерть.

«Как будто следы машинного масла!»

Эти эллипсы существуют в моей памяти, как нечто целое, — я никогда не напрягаю зрительную память, чтобы представить себе каждый из них в отдельности, да у меня ни за что и не получится представить, — даже если захочу.

Таких, как Пашка, моя мать любила именовать «белая кость».

— Сочувствую по поводу дяди Вадика… — говорил Пашка моему брату, пока я внимательно изучал полку с «фэнтези».