Предыстория под знаком вопроса (ЛП)

Граничащий с догматизмом «научный» консерватизм начинается с тотальной обработки школьников. Детям сообщаются «истины», научные по форме и мозгопромывочные по содержанию. Детей учат верить новому божеству современного человечества — на деле, паранауке — всегда и во всём. Верить авторитетам (профессорам, академикам), верить учителям и доцентам, и никогда не сомневаться во всемогуществе такой «науки». А так как всегда труднее (и чаще всего просто невозможно) проверять все детали и все отдельные утверждения, дети с ранних лет приучаются к тому, что достаточно знать, на кого из авторитетов или на какое справочное произведение нужно сослаться вместо того, чтобы самому разбираться в доказательствах.

И никто не учит детей, а потом и юношество сомнениям, скептическому отношению к «научным» догмам, уважению к критическим аргументам. Наша мыслительная культура даже не ставит вопроса о том, как избежать жутких интеллектуальных потерь, несомых человечеством за счёт того, что мы не имеем механизма бережного отношения к новым, неверным, неправильным мыслям и еретическим идеям. Человечество в целом имитирует самый примитивный природный механизм выживания, хорошо демонстрируемый в процессе размножения, и даже не пытается разработать более умных механизмов улавливания искр гениальности.

Хотя каждый сперматозоид в состоянии оплодотворить яйцеклетку, природа не даёт никакого шанса тем из них, которые отстали от самого шустрого живчика. Все остальные сперматозоиды погибают. То же самое происходит и с новыми идеями: подавляющее большинство оных гибнет в неблагоприятной среде тотального консерватизма и только единицам из десятков тысяч удаётся достичь коллективного сознания, оплодотворить его, принести человечеству пользу, на которую в принципе способны многие из погибших, замолчанных, отвергнутых, обруганных и оклеветанных идей.

Причём историческая «наука» превосходит в этом вопросе все другие области интеллектуального действия: нигде, даже в теологии, элемент веры не играет столь важной и столь контрпродуктивной роли, как в истории. Нигде новые идеи не встречают такого яростного сопротивления, такого тотального замалчивания, как в истории. Причина этого, боюсь, в подсознательном понимании историками того, что они не имеют реального основания считаться учёными, и в сопровождающем это понимание подспудным страхом за роль истории в своде областей знания.

Человечество не может пока похвастаться слишком высоким уровнем интеллектуальности. Массовая распространённость религиозных догм, даже самых абсурдных, в недалёком прошлом (а частично еще и сегодня), религиозно-культовое отношение к «науке» в наши дни — тому наилучшие свидетельства. Вместо того, чтобы бороться с этим низким средним уровнем интеллекта, наука поощряет его, распространяя догмы, не требующие самостоятельного мышления.

И хотя весь прогресс человечества (если о таковом вообще можно говорить) основывается на еретических для своего времени идеях и приводится в движение немногочисленными «еретическими» мыслителями, именно такие мысли и именно такие мыслители до сих пор не чувствуют себя уютно в лоне науки. Вернее, чувствуют себя крайне неуютно при каждом контакте с оной.

В особенности плохи шансы так называемых ауссензайтеров (Außenseiter: «пришедший со стороны, не входящий в тесный круг»), иначе говоря, «не своих». Только прошедшие основные ступени инициации в данной узкой области имеют право на попытки корректуры канонизированных парадигм. Все остальные, как бы глубоко они ни проникли в суть предмета, не имеют права голоса. Сегодня в большей мере, чем в эпоху средневековья, путь в большую науку гениальным одиночкам, не сумевшим пройти необходимые этапы академического посвящения в сонм жрецов науки, закрыт.

Историки замалчивают критику своих головокружительных построений не менее трёхсот лет