Предзнаменование

— Я, наверное, тоже подпадаю под это определение. — Улыбка быстро погасла. — Никогда не знал, что ты такой друг инквизиции. Вроде бы до сих пор у тебя с ней были связаны малоприятные воспоминания.

— Ты говоришь о простом фамильо, да к тому же об испанце. Нельзя быть католиком и не разбираться в институтах церкви. Если инквизиция берет кого-то на мушку, она знает, что делает.

— Ты убежден?

— Абсолютно.

— Тогда тебе лучше сразу пойти и представиться Иоанну Римскому, потому что он приехал ради тебя.

Саразен, сам того не желая, говорил резко и грубовато. Удар попал в цель. Мишель был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Потом с трудом прошептал:

— Ты в этом уверен?

— Да, приятель. Едва выйдя из кареты, он спросил о тебе. И знаешь, кто ждал его перед епископством?

Мишель отрицательно затряс головой, испуганно вытаращив глаза.

— Эта змея, Жюль Сезар Скалигер. Теперь понимаешь? Ты и впрямь в опасности.

Мишель понял сказанное слишком хорошо, и у него сжалось горло. Он прекрасно знал, что инквизиция Тулузы, средневековый пережиток, ни в какое сравнение не идущий с испанской следственной машиной, имела весьма ограниченную власть. Французский король ее не поддерживал, несмотря на ее свирепые декреты против гугенотов. Из ненависти к Карлу V он даже поощрял лютеран, которые множились во вражеской империи. Он дошел до того, что замирился с турками и позволил кораблям старого корсара Барбароссы войти в порт Марселя.

При таком положении вещей Тулуза едва прозябала. Папа Павел V, обеспокоенный протестантской экспансией, центр распространения которой переместился в Женеву, подумывал учредить собственную инквизицию и пренебрегал разрозненными очагами прежней. Единственное, что могли сделать доминиканцы в Тулузе, это наплодить указы, которым, по сути, никто не подчинялся.

Однако в плане моральном приговора инквизиции было достаточно, чтобы исключить человека из католического общества, а значит, из общества порядочных людей. И многим было ясно, что рано или поздно произойдет столкновение между гугенотами, теперь превратившимися в кальвинистов, и силами, преданными Папе. Избиение вальденсов в Апте внимательные наблюдатели расценили как первую генеральную репетицию кровавого спектакля катастрофического масштаба.

Предвидя грядущую расправу, жуткие сцены которой ему рисовала ястребиная трава, Мишель трепетал от мысли, что его насильно причислят к слабым и беспорядочным рядам гугенотов и еретиков. Тогда его крах будет неминуем и придется сожалеть даже о теперешней нищете.

— В чем состоит главное обвинение против меня? — спросил он, стараясь справиться с нижней губой, которую свело судорогой. — Ты знаешь?

— Боюсь, что да. — Саразен снова невесело улыбнулся. — Если я хорошо знаю Скалигера, то главным обвинением будет знакомство со мной, известным кальвинистом. Отягчающим обстоятельством будет попытка передать мне свои знания.

Первой рефлекторной реакцией Мишеля было оглянуться по сторонам и выяснить, не следит ли кто за их беседой. Потом мелькнула мысль отослать Саразена подальше, но он расценил ее как аморальную, да и к тому же такой поступок мог бы его дискредитировать. Наилучшим выходом из положения ему показался тот, что подсказал сам Саразен.

— Я иду к Иоанну Римскому, — заявил он, выходя из-за стойки. Он вдруг ощутил прилив смелости и решил твердо стоять на своем. — Поговорю с ним начистоту и докажу ложность всех обвинений.

Саразен поднял бровь.

— Осторожно, Мишель. Инквизитор не так глуп. Он обязательно к чему-нибудь прицепится, хотя бы для того, чтобы оправдать расходы на миссию.

— Я тоже не дурак. И сила моя в том, что мне нечего скрывать.

Саразен слегка вздохнул.

— Может, ты и прав. Надеюсь, ты мне расскажешь, как беседовал с инквизитором.

Спустя полчаса, собравшись с духом, Мишель поднимался по лестнице епископского дворца. Он не удостоил взглядом отлученного, который, сидя на пороге своей палатки, разбитой в тени фасада обители, просил милостыню. Мишель подошел к входной двери, и первый, кто попался ему на глаза, был низенький доминиканец с венчиком седых волос вокруг бритого черепа и непокорным чубчиком надо лбом.

— Мне надо поговорить с братом Иоанном Римским, — сказал Мишель, нервно бегая глазами по дворцовому дворику. — Это очень срочно.

— Иоанн Римский — это я. Зачем вам нужно со мной говорить?

У Мишеля перехватило дыхание. Он вытянул руки по швам, чтобы скрыть охватившую их дрожь.

— Мне известно, что вы намерены меня допросить, — небрежно бросил он.

Доминиканец ответил более чем логично:

— Вот как? А позвольте узнать, кто информировал вас о моих намерениях?