Преемник

Он очутился в большом обеденном зале; со стен смотрели отрешенные лица предков, в двух каминах истово пылал огонь, а прямо от входа тянулся невообразимо длинный стол, окруженный глазами навыкате, эфесами, масляными губами, блестящими эполетами, красными напряженными шеями, жестикулирующими руками, мундирами – несколькими десятками незнакомых громогласных людей. Сборище пило и хохотало, хвалилось и спорило – далеко, в темной дымке, на краю сознания, потому что во главе стола сидел неподвижный, будто выточенный из кости человек. Сидел и смотрел в скатерть.

По столу тянулась длинная дорожка горящих свечей; огоньки трепетали от неслышного смеха и неслышных выкриков. Небо, растерянно подумал Луар. Зачем все. Зачем я пришел… Где я. Зачем.

Потом у него в голове будто лопнула перепонка, и сразу нахлынули пронзительные голоса:

– …Да кому другому рассказывай – в старину! Вон, у меня вепри, так это же гром небесный……твоих поросяток дюжину собьет…

– …И помнить тут нечего… Увидим, как бои будут…

– …И тут он выкатывает бочку пороха…

– …Слава полка, честь полка, гордость полка…

В этот момент отец вздрогнул и поднял голову.

Качнулись язычки свечей.

Они смотрели друг другу в глаза – через стол, над головами пирующих; все Луаровы надежды на мгновение ожили, чтобы тут же и сгинуть безвозвратно. Он еще ловил взгляд чужого немолодого человека, сидящего во главе стола – но белое как кость лицо отца вдруг обнаружилось рядом, и колебались огоньки в бронзовых блюдечках подсвечника, и Луар отшатнулся, будто ожидая нового удара.

Отец смотрел на него тем взглядом, который так пугал Луара в глазах матери, – напряженно-изучающим, пронизывающим насквозь, так, что хотелось закрыть лицо руками.

Он отступил, едва не сбив слугу с подносом; зал накренился, будто желая прилечь на бок, и в этот же момент на Луара жестко схватили за плечо:

– Что с тобой?

Зашелестела отодвигаемая портьера. Снова пахнуло теплым спертым воздухом, будто из старого домашнего сундука; перед глазами Луара оказались узкие мраморные ступени с медными прутьями поручней, потом испещренные трещинами половицы, потом глубокий, вязкий как болото ворсистый ковер.

За спиной бесшумно прикрылась дверь. Шум пира безнадежно отдалился – так отдаляется грохот прибоя от утопленника, почившего на темном и тихом дне.

Луар поднял голову; со стен свирепо пялились породистые вепри, вытканные и вышитые на старинных гобеленах. С портрета в массивной раме смотрели два незнакомых лица – женщины и мальчика.

Отец стоял у него за спиной. Луар видел неподвижную тень на ворсистом ковре; потом тень укоротилась и расплылась – отец переставил светильник.

Жалобно звякало оконное стекло под порывами холодного ветра. Луар вспомнил свою бешеную скачку – и изумился. Ледяной ветер в лицо… Постоялые дворы… Вот он приехал. Вот.

Наверное, надо было обернуться – но он стоял, опустив голову, а перед глазами без остановки неслась навязчивая лента дороги, пучки пожухлой травы, голые стволы, голые поля, бесконечные, будто намалеванные на боках вертящегося барабана…

– Как… мама? – спросили у него из-за спины.

Луару захотелось кричать. Вместо этого он подошел к мягкому креслу и, скорчившись, опустился на его край.

– Она… здорова?!

Луар сидел, марая дорогой ковер мокрыми дорожными сапогами. Теперь он ощутил, как гудит спина, как горит обветренное до мяса лицо, как саднят черные губы. Перед глазами у него безостановочно прыгала дорога.

– Сынок…

В голосе отца скользнуло нечто такое, что заставило Луара выйти из болезненного оцепенения. Он поднял голову.

Отец стоял посреди комнаты, и левая рука его непроизвольно терла правую; Луару почему-то показалось, что отцу хочется стереть с ладони след от прикосновения к его, сына, плечу.

– Сынок… – повторил отец глухо. Луару померещилась угрюмая усмешка.

– Она здорова, – сказал Луар. – Она…

Он вдруг увидел себя со стороны, совсем отстраненным холодным взглядом – скорчившийся человечек на краешке мягкого кресла; так же холодно, отстраненно он слушал слова, которые с трудом слетали с его же запекшихся губ.

Отец молчал. Глаза его на бледном костяном лице становились все больше, пока Луар не увидел в черном зрачке собственного отражения.

Тогда он замолчал.

Отец выпрямился. Покачиваясь, как пьяный, прошелся по комнате, остановился перед столом, склонил голову к плечу и сосредоточенно сунул палец в огонек свечи.

– Тория, – сказал он шепотом. – Тория…

Пламя облизывало его палец с двух сторон, чтобы затем сойтись в единый огонек и устремиться к потолку.

– Тория, – пламя неподвижной красной точкой стояло у Эгерта в глазах.

– Папа, – шепотом сказал Луар.

– Прости ее, – отец накрыл свечку ладонью, огонек треснул и погас. – Ты простил?

Луар удивленно молчал. Он не задумывался над тем, должен ли он кого-то прощать.

– Она… Я виноват… Ей… – отец тер ладони, размазывая копоть, – еще больнее… хоть трудно представить… но… чем мне.

– А мне? – удивился Луар.

В большом обеденном зале завели нестройную, но дружную и громкую песню.