Преемник

Мой новый хозяин был свято убежден, что нет ничего смешнее, чем когда на сцене задирают кому-нибудь подол, пинают под зад да еще обсыпают мукой – все равно кого, лишь бы погуще. Я никак не могла уяснить смысл своей роли; Хаар раздражался, обзывал меня тупой коровой, щелкал пальцами и требовал повторить все сначала. Труппа зубоскалила.

После третьего или четвертого повторения я перестала злиться и нервничать – мне сделалось все равно. Пусть только вернется Луар…

Будто почувствовав перемену моего настроения, Хаар объявил конец репетиции, ободряюще похлопал меня по крестцу и заявил, что, хоть задатки у меня слабенькие, но актрису из меня он тем не менее сделает.

Я смолчала.

Старуха, заведовавшая в труппе хозяйством, извлекла откуда-то ворох грязного тряпья и велела его выстирать; пока я таскала воду, ворочала в корыте несгибаемую холстину и вылавливала со дна ускользнувшее мыло, героиня с капризными губками и ее круглолицая товарка сидели рядом на скамеечке, грызли орехи и то и дело прыскали, перешептываясь и поглядывая на меня.

Я стерпела.

Вечером было представление – меня послали собирать деньги в тарелку. Я жадно всматривалась в лица окружавших подмостки людей – вдруг, думала я, Луар вернулся и ищет меня… Но и публика была под стать Хааровым фарсам, щекастая, вислоносая, глупая и пошлая… Впрочем я, скорее всего, преувеличила. Скорее всего, в тот момент мне казался глупым и пошлым любой человек, который не Луар…

Время остановилось. Мне казалось, что вслед за каждой ночью приходит один и тот же длинный серый день.

После двух или трех репетиций Хаар решил, что хватит даром меня кормить – пора выходить на публику и зарабатывать деньги. У него была кошмарная привычка наблюдать за спектаклем из-за занавески – и прямо по ходу дела шепотом высказывать замечания, среди которых самым красноречивым была все та же «тупая безмозглая корова». После представления Хаар обычно собирал труппу, чтобы унизить одних и похвалить других; сразу вслед за этим случалась грызня, потому что оскорбленные впивались в горло похваленным, обвиняя их в интригах. До поры до времени я наблюдала за этим зверинцем как бы со стороны; до поры до времени, потому что в один прекрасный день Хаар решил похвалить и меня.

Стоило хозяину удалиться, как я узнала о себе много интересных вещей. Бездарная сука, я, оказывается, изо всех сил старалась «подлезть под Хаара» и потому очутилась в лучшей в мире труппе – однако я к тому же еще и дура, раз не понимаю, что попасть в труппу – не значит в ней удержаться… Ноги у меня кривые, но это уже к делу не относится.

Только абсурдность происходящего позволила мне выслушать всю эту тираду с неожиданным хладнокровием. Осведомившись, все ли сказано, и получив в ответ презрительное молчание, я открыла рот и извергла в адрес своих новых товарок изощренное мясницкое ругательство – кто знает, откуда оно взялось в моем словарном запасе и как мой язык ухитрился выговорить его до конца.

Капризная героиня, ее круглолицая наперсница и заодно случившаяся рядом старуха переменились в лице; презрительно оглядев опустевшее поле боя, я удалилась – гордая и непобежденная.

Ночью в моем тюфячке обнаружилась толстая кривая булавка.

Я свела дружбу с горничной из «Медных врат» – она ежедневно докладывала мне обо всех новоприбывших; Луар, рассуждала я, вернется в знакомую гостиницу, это вроде бы домой, мы пережили там столько счастливых ночей… Дни шли за днями, я покупала горничной медовые пряники и до дыр зачитала книгу, куда постояльцы вписывали свои имена. Луара среди них не было.

Однажды я видела издали Торию Солль – изможденная и постаревшая, она странным образом сохранила свою красоту; теперь это была красота покойницы, положенной во гроб. Она шла в свой университет, и спина ее казалась неестественно прямой, будто в каменном корсете. Меня она, по счастью, не заметила – а я ведь стояла совсем рядом. Я простаивала перед Университетом все свободное время. Я ждала Луара.

И я дождалась его.

Он вышел из Университета вслед за стайкой студентов; ноги мои приросли к мостовой. Я столько раз воображала себе нашу встречу, что почти перестала верить в нее.

Он шел прямо на меня, небрежно помахивая книгой в опущенной руке, – снова повзрослевший, заматеревший как бы, с чистым бесстрастным лицом, с жесткими складками в уголках рта – резкими, немолодыми складками, которых раньше не было… Шел уверенно, будто повторяя давно знакомый путь. Он не был похож на человека, только что вернувшегося из странствий, – скорее на вольнослушателя, отбывшего в Университете очередную лекцию. Глаза его обращены были вовнутрь – он не видел ни улицы, ни прохожих; не увидел и меня, когда я преградила ему дорогу:

– Здравствуй!!

Какое-то время он пытался вспомнить, кто перед ним. Кивнул без особой радости:

– Да… Хорошо.

Тогда я не удержалась и обняла его. Обняла, ткнулась носом в ухо, вдохнула чуть слышный запах, сразу пробудивший в моей памяти темную комнату с прогоревшим камином и таинственную местность на запрокинутом Луаровом лице…

Он осторожно высвободился. Вздохнул: